Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

Мы идем на это, рискуя головой, чтобы свободно жить, хотя бы некоторое время. В понятие «свободы» входит также свобода человеческих отношений. Если по каким-либо внутренним или внешним причинам одному из нас совместная жизнь станет в тягость, он, естественно, вправе уйти. Каждый из нас идет на этот риск добровольно, без принуждения со стороны другого, каждый в ответе только перед самим собой и потому не может в чем-либо и когда-либо упрекать другого. Как мы с первой минуты делим деньги, чтобы каждому быть свободным, точно так же мы делим ответственность и опасность — каждый за себя.

Вся наша жизнь будет строиться на сознании, что мы не совершили ничего несправедливого по отношению к государству и друг к другу — мы лишь сделали то, что в нашем положении было единственно правильным и естественным. Отважиться на подобный риск против своей совести было бы безрассудством. Только если каждый из нас по зрелому размышлению, самостоятельно придет к убеждению, что путь этот единственный и правильный, только тогда мы вправе и должны вступить на него.

Отложив последний листок, Кристина поднимает глаза. Фердинанд уже вернулся и закурил сигарету.

— Прочти еще раз, — предлагает он и после того, как она прочитала вторично, спрашивает: — Все ясно и понятно?

-Да.

— Может, чего не хватает?

— Нет, мне кажется, ты обо всем подумал.

— Обо всем? Нет, — он улыбнулся, — кое-что забыл.

— Что?

— Гм, если б я знал. В любом плане всегда чего-то не хватает. В каждом преступлении какой-нибудь шов да лопнет, только заранее не знаешь какой. Каждый преступник, каким бы хитроумным он ни был, почти всегда допускает маленькую ошибку. Скажем, все документы уничтожит, а паспорт оставит; предусмотрит все препятствия, а самое очевидное, само собой разумеющееся не заметит. Каждый всегда что-нибудь забывает. Вероятно, я тоже забыл подумать о самом важном.

В ее голосе звучит изумление:

— Так ты думаешь, что... что это не удастся?

— Не знаю. Знаю только, что будет очень трудно. То, другое было бы легче. Почти неизбежно тебя ждет неудача, когда восстанешь против своей судьбы, своего собственного закона — я имею в виду не юридические параграфы, не конституцию и не полицейских. С этими можно справиться. Но в каждом из нас заложен свой внутренний закон: один идет в гору, другой — вниз, кому суждено преуспеть, тот преуспевает, кому упасть, тот падает. Мне до сих пор ничего не удавалось, тебе тоже. Возможно, даже вероятно, что нам суждено погибнуть.

Признаться честно, я не верю, что когда-нибудь стану вполне счастливым, может быть, я для этого и не гожусь. Я не мечтаю о далеких днях, когда, убеленный сединой, в уютной вилле буду дожидаться праведного конца, нет, я заглядываю вперед лишь на месяц, на год-два, которые мы решили взять в долг у револьвера.

Она устремляет на него спокойный взгляд.

— Благодарю тебя, Фердинанд, за откровенность. Если бы ты говорил с увлечением, я бы не поверила тебе. Я тоже не думаю, что нам повезет надолго. Меня всегда сшибали по пути. Быть может, то, что мы намерены сделать, напрасно и не имеет смысла. Но не сделать этого и жить по-прежнему было бы еще бессмысленнее. Ничего лучшего я не вижу. Итак, можешь на меня рассчитывать.

Он смотрит на нее светло, но без радости.

— Бесповоротно?

— Да.

— Значит, десятого, в среду, в шесть часов?

Выдержав его взгляд, она протягивает ему руку.

— Да.

В. Пронин. ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ СТЕФАНА ЦВЕЙГА

Любовь автора к своим читателям всегда взаимна. В наше время появилось немало писателей, для которых всего важнее самовыражение. Им безразлично, поймет ли их читатель, не заблудится ли он в стилистических дебрях, откроет ли в себе и для себя нечто существенное, что укрепит его волю к жизни.

Стефан Цвейг, как и другие его великие современники, старомодно доброжелателен и учтив по отношению к своему читателю. Он стремился привить своими книгами гуманность в социальных поступках и терпимость в повседневном поведении. Ему хотелось, чтобы его читатель был честным с самим собой и искренним в общении с близкими. Будучи образованнейшим автором, Стефан Цвейг мечтал сделать читателей людьми просвещенными, помогал им постичь во всех подробностях давнюю историю, чтобы здраво судить злободневную современность. Сам он старательно сторонился политики, но она не пощадила его в юности, когда разразилась первая мировая война, и настигла оголтелым фашизмом в конце жизни, когда ему казалось, что все духовные ценности уничтожены безвозвратно.