Том 10 (XVI век, литература «государственного устроения»)

И отъ того часа время долго полежав. И приде к нему отець его духовный Алексей протопоп, хотя ему дары дати, он же уняв его, и рече ему: «Видиши самъ, что лежю болен, а в разуме своемъ. И егда станет душа от тела разлучатися, тогда ми и дары дай. Смотри же мя разумно и береги!»

И мало время пождав, призва к собе брата своего, князя Юрья Ивановича, и рече ему: «Помниши ли, брате, коли отца нашего, великого князя Ивана, не стало назавтрее Дмитреева дни, в понедельник, понеже бо немощь его томила день и нощь? А мне, брате, такоже смертный час, конецъ приближается».

И пождав мал час, призва отца своего Данила митрополита, и владыку коломенского Васияна, и братию свою, и бояръ всех, и рече ему: «Видите мене сами изнемогша и к концу приближшуся, а желание мое давно бысть постричися. Постригите мене!» Тогда же отець его Данил митрополитъ и бояре его, Михайло Юрьевич, похвалиши ему дело то, что добра жалает. И ста ему встречю братъ его, князь Ондрей Иванович, и Михайло Семенович Воронцов, и Шигона, глаголаху: «Князь велики Владимер Киевский умре не в черньцех, не сподоби ли ся праведного покоя? И иные великие князи не в черньцех преставилися, не с праведными ли обрели покой?» И бысть промежи ими пря велика.

Князь же велики призвав къ собе отца своего Данила митрополита, и рече ему: «Исповедах есми, отче, тобе всю свою тайну, еже желаю чернечьства; чего так ми долежати? Но сподоби мя облещися во мнишеский чин, постриги мя!» И мало пождавъ, и рече ему: «Так ли ми, господине митрополитъ, лежати?» И нача креститися и говорити: «Алиллуия, алиллуия, слава тебе, Боже!» И нача говорити, из-ыкосов[79] словеса выбирающи, а иные словеса тихо в собе глаголати. И крестящеся, рече: «Радуйся, Утроба Божественного Воплощения!» И потомъ начатъ глаголати: «Ублажаемъ тя, преподобноотче Сергие, и чтемъ святую память твою, наставниче инокомъ и собеседниче ангеломъ!»

И потомъ, конецъ его приближашеся, не нача языкомъ изглаголати, но просяще пострижения; и емлюще простыню, и начать целовати ея. И тогда рука его правая не начать подниматися, и подносяше ея боярин его Михайло Юрьевич; он же не престаше творя на лицы своемъ крестное знамение и зряще горе направо, на образ Пречистые Богородици, еже пред нимъ на престене стоитъ.

Тогда же Данил митрополитъ посла по старца Мисаила, повеле принести платье чернечское в комнату, а патрахиль[80] бе и постризание у митрополита с нимъ, а отрицание же бе еще тогда исповедал князь великий митрополиту, когда дары взял, в неделю, пред Николиным днем, и приказал митрополиту тогда: «Аще ли не дадуть мене постричи, но на мертвого мене положи платие чернеческое, бе бо издавна желание мое».

И прииде же старецъ Мисайло с платием, а князь велики приближашеся къ концу. Митрополитъ же взем патрахиль и подасть чрез великого князя игумену троецкому Иасафу. Князь же Андрей Иванович и боярин Михайло Семенович Воронцов не хотеша дати великого князя постричи. И глагола Данил митрополитъ князю Андрею: «Азъ тебя не благословляю, ни в сей век, ни в будущий, а того тебе у мене не отняти, занеже сосуд сребрян добро, а позлащен — того лучши».

Князь велики отхожаше, но спешаху стричи его: Данил митрополитъ положи на игумена на троицкого патрахиль, а самъ постриже его и положи на него переманатку и ряску, а манатии[81] не бысть, занеже бо спешачи несучи выронили; и вземъ съ собя келарь[82] троецкий Серапивон Курцов манатию, и положиша на него, и скиму ангельскую, и Евангелие на груди положиша. И стоящи же близь его Шигона. И как положили Евангелие на грудех, и виде Шигона духъ его отшедшь, аки дымецъ мал. Бе же в те поры плачь и рыдание во всех, и зелное стенание от великих людей, от простыхъ паче же, и во всей земли.

И просветися лице его аки светъ, и бысть бел, аки снег. По преставлении же его от раны духа не бысть, и исполнися храмъ той и благоухание.

Престави же ся князь велики Василей Иванович всеа Руси, во иноческомъ чину наречен бысть Варлам, в лето 7041, месяца декабря въ 3 день, сь середы на четверг, в 12 нощи, противу Варварина дни.[83]

И тоя же нощи облекоша его во всю чернеческую одежю; Данил жо митрополитъ вземъ самъ бумагу хлопчатую, и воды мало воспусти на нее, и оттре его от пояса.

Тогда бысть плачь и рыдание неутешно во всех людех. Данил жо митрополитъ и бояре унимаху людей и от плача, но не слышати бе во мноземъ кричании, что другъ ко другу глаголаху. Еще же бе великая княгини тогда не ведала преставления великого князя, бояря же унимаху людей от плача того ради, чтоб не слышати великие княгини, ни в хоромех.