Преже сихъ дней было, все вы слышели самое его, отцово, злокозненое сердце и тайна вся. Некто, тое же душепагубныя бесовъския сонмицы, от нашего, Христа тезоименитаго, рода злуначальный губитель Божияго жребия (именем по всему его злому делу не достоитъ его во имя мысленнаго или святого назвати, но достоитъ его нарещи «злый, человекъядный волкъ»), тому же нашему великому столпу, и отцемъ отцу, и святителю (имя же его всемъ вам ведомо) тот душепагубный волкъ яд свой изблевалъ, и тайную свою общую яве открылъ, и помыслилъ во злохитромъ своемъ уме того непоколебимаго нашего столпа покачати и на свою отпадщую от Бога страну кочнути. Аки змий, изъ своих устъ изрекъ, что он, великий столпъ и тверды адамантъ, въ ихъ в суеумышленную и человекоубиенную мысль и волю самъ бы поколебался, здался въ ихъ вражие хотение, и всему бы множесвенному народу безплотнымъ своимъ в погибелный ровъ во веки пасти понудил, и, всего бы мира спасение, злодейцу-отцу усты касатися повелелъ.[273]
Великий же и непоколебимый столпъ Богомъ крепко водружан, не на песце основанъ, но на земли сердечней тверде: самъ никакоже не поколебался и не покачнулся нимало на ихъ отпадшую от Бога страну и великую полату широтою и долготою и округ, иже об немъ стоит и держится, и в ней многочисленнаго народа живуща такоже на зло не поустилъ, и умных ихъ во-веки не пленил, но и паче укрепилъ. Видев же той прежереченный многодушьный губитель и злый разоритель Великаго государства крепкое и непреклонное того столпа стояние за святую и непорочную веру и за все православное християньство, отверзлъ свои человекоубиенныя уста, и начатъ, аки безумный песъ, на аеръ зря, лаяти, и нелепыми славами, аки сущий буй камениемъ, на лице святителю метати, и великоимянитое святительство безчестити, и до рождьшия его неискуснымъ и болезненым словомъ доходити. Он же, государь, твердый адамантъ, никако тому речению внятъ и того его буесловия не убоялся, ни устрашился, наипаче же посмеялъся тому его безумному словесному дерзновению, но и зело ему вспретилъ и велие ему зло провозвестилъ; изъ пречестных своихъ устъ ему изрекъ, мню, яко острымъ оружиемъ, своимъ святительскимъ словомъ тело и злохитрую душу его посеклъ: «Да будеши проклятъ со всемъ своимъ соньмомъ[274] в сем веце и в будущемъ, но и с темъ, его же желаеши, и, всего мира спасение, ему всем усты касатися поущаеши!»[275] И еще прирек: «Не токмо намъ онъ годе, но и тако его отрасль, аще не приидетъ в наше хотение».[276] Он же, окаяный, стули лице свое, отиде со всемъ своимъ сонмомъ посрамленъ и изумленъ, паче же зло возъяренъ на великаго пастыря и учителя и в правде крепкаго стоятеля, аки змий дыша или аки левъ рыкая.Последи же, окаянный, обшедся умомъ своимъ, и позна свою вину, и виде свою злую совесть, и раскаяся в себе о прадерзке словесней, что не у бе ему было время тако говарити и яве и нагло великому господину тайну свою открыти. И побояся множестеннаго християньскаго народа: такое слово к нимъ пронесется что о недостойномъ и злом деле и нехотящемъ ими, и паки — не в правде на того высочайшаго верха и непоколебимаго столпа приходилъ и, не яко святейшаго, но яко простейшаго, в лепоту, яко пес, лаялъ и бранилъ. И в томъ своемъ слове запрение учинил, яко несть говорилъ, и, аки в темне храмине, в скверномъ своемъ теле лукавую свою душу затворил.
И потомъ же, злодей, еще лицемеръство учинилъ; яко шуменъ былъ, и без памяти говорил; и у великаго святителя и у незлобиваго учителя прощение испросилъ. Обаче же аще и прощение испросилъ, а еще злого своего нрава-обычая и впредь умышления на злое дело от себя не отщетилъ. И ныне дышитъ и сипитъ, аки скоропия, и не престая крамолы воздвизаетъ, и всю свою плотную бесовъскую сонмицу возмущает, и всяко ему, государю, стужаетъ.
И теснятъ — сами вси видите — и еще конечно мыслятъ со всеми своими пособники, како бы его, государя, погубити, что без него все свое желание совершити и всехъ насъ, аки змиямъ, поглотити. Якоже и преже рехъ, что некому иному будетъ без него имъ, врагомъ, возбранити и стати накрепко, якоже онъ, государь.