Том 14. Звезда надзвездная

Бронислав Сосинский писал о художественных доминантах сборника: «Новая книга Ремизова – книга о страдании человеческом. Да, человеческом, несмотря на то, что книга в большей своей части посвящена жизни Христа и Богородицы. Эти два образа, символы страдания – недаром влекут к себе Ремизова и недаром лучшими сказаниями в книге являются „Страды Богородицы“ и „Страсти Господни“. Все мастерство художника заключается в том, что такие образы, как Христос, Мария, приобретают у него необыкновенную человечность, трогают нас самой сущностью человеческих страданий, не теряя в то же время своего создававшегося веками, надземного, надзвездного сияния. <…> Рецензируя эту книгу, мы воспользуемся случаем указать на несколько составных элементов, на которые можно разложить одну из сторон творчества Ремизова последних лет. <…> Чтобы приблизить к нам далекие образы прошлого, Ремизов прибегает к двум любопытным художественным приемам. Перенесение современных нам явлений и предметов в ту эпоху и наделение национальными, русскими чертами людей и явлений той жизни. Появление в периодической печати отдельных вещей Ремизова, в которых он широко использовал эти приемы (особенно первый), вызвали в свое время, главным образом в писательской среде, „некое неудовольствие“. <…> Два сказания – „Звезда надзвездная“ – первое в книге – и „Сокровище ангелов“ – последнее – обнимают книгу с двух сторон и пронизывают ее единой темой. Самое высокое в мире – снисхождение в земную жизнь…» (Б. С. [Сосинский Б.]. Алексей Ремизов. Звезда надзвездная // Воля России (Прага). 1928. № 10 / 11. С. 208–210; курсив Б. Сосинского).

В. Набоков, не без изрядной доли пристрастия, резко отрицательно отозвался о книге: «Читая сказания Ремизова, поражаешься их безнадежной пресности, т. е. не находишь в них именно того, что одно может оправдать этот литературный жанр. Не оправданием является и то, что Ремизов, дескать, подражает древним апокрифам, сказаниям калик перехожих. В апокрифе, в легенде есть антикварное очарование, таинственные перспективы древнего мышления, пейзажи, облагороженные далью, символы, которые во время оно были полны благоухания и значений. Надобно какое-то особое вдохновенное воображение, необыкновенное мастерство, чтобы сочинить такие же бесхитростные сказки, какие сочинялись в старину. Ни особого воображения, ни особого мастерства у Ремизова не найдешь. Сказки в этой книге производят впечатление чего-то неустойчивого, безответственного, случайного. <…> Добро еще, если бы слог Ремизова был безупречен. Но, увы, – какая небрежность, какой случайный подбор слов, какой, подчас, суконный язык…» (Сирин В. [Набоков В.] // Руль. 1928. 14 нояб. № 2424. С. 4). На эту рецензию в ноябре 1928 г. откликнулся Н. В. Зарецкий, который с возмущением писал (при жизни автора текст не был опубликован): «Впервые встречая такую по тону и стилю рецензию, я был вдвойне поражен, прочитав под ней подпись прозо- и поэта В. Сирина. Рецензент, подчеркивая массу „недочетов“ книги, заканчивает ее заключением, что у Ремизова – суконный язык! Вот так штука!! И это про Ремизова, о котором В. В. Розанов говорил: „Это потерянный бриллиант, а всякий будет счастлив, кто его поднимет: ум, спокойствие, археология…“ А г. Сирин к этому драгоценному камушку отнесся по-петушиному, с задором и криком. <…> как мог критик, к тому же сам поэт, не почувствовать красот ремизовского языка, силы его образов; как это можно сказать о Ремизове, что у него нет особого воображения, ни особого мастерства!!! Сирин находит, что слог Ремизова небезупречен, что у него случайный подбор слов, небрежность и пр. и даже суконный язык! <…> В этой рецензии <…> я вижу кощунственное отношение к имени русского писателя, писателя большого, прекрасного, и такое выступление рецензента подобно плевку на алтарь поэта, где пылает его священный огонь» (цит. по: Рисунки писателей. С. 278, 279,282; публ. И. С. Чистовой).

Звезда надзвездная^*

Впервые опубликовано: ЗН. С. 9–10.

…к речке прибежал – река ушла; в лес бежит – наклоняется лес. – В. Набоков с иронией писал по поводу этих строк: «…и читатель одолеваем какой-то мысленной щекоткой и не знает, почему автор ограничился лесом, речкой и рекой, и не прибавил еще чего-нибудь, скажем: прибежал к горке, – сгладилась гора…» (Сирин В. [Набоков В.]. Указ. рец. С. 4). Ему возражал Н. В. Зарецкий: «Сирин негодует. А по-моему, это действительно сильное по образу место и красивое и пластически выпуклое; Ремизов именно дает в этих немногих словах картину: как от проклятого человека всё отступилось. Это сильно, это прекрасно, а г. Сирин говорит, что, прочтя это место, его одолела „какая-то мысленная щекотка“ – действительно, „какая-то“!» (Рисунки писателей. С. 279; разрядка Н. В. Зарецкого).