Том 14. Звезда надзвездная

Осенил себя Митрофан крестным знамением и за ним вдогонку – только полы раздуваются да сапог-о-сапог стучит.

И занеслись они так высоко – к звездам: там, где звезды вертятся, и не дай Бог коснуться, завеют, закрутят, и падешь, как камень.

– Эй, – кричит Митроха, – гляди, не напорися!

– А что там? Что такое?

– А вот подбрось-ка туда космы!

Балдахал сгробастал пятерней свои космы, да как запустит – и хоть бы волосок на голове: гола, как коленка.

– Ну, слава Богу, хоть голова-то уцелела!

И раздумался.

Видит, что враг – добрый человек: предостерег.

И удивился. – Тут его Митрофан и зацапал.

* * *

Кельи в монастыре стояли без запору – так и по уставу, да и не к чему было: разбойники братию не обижали. И только одна книжная казна держалась под замком: чтобы зря книги не трогали да не по уму не брали.

В эту книжную палату и заточил Митрофан Балдахала.

И трое суток держал его, не выпускал.

В первый день, как завалился Балдахал на книги, так до полудня второго дня и дрыхнул, а потом, надо как-нибудь время убить, взялся перебирать книги.

И вот в одной рукописной книге – подголовком ему служила – бросилось ему в глаза пророчественное слово.

А написано было в книге:

«В некое новое лето явится в Залесную пустынь нечестивец, именем Балдахал, и обратит в свою треокаянную веру четырех приваратных старцев – Мелетия, Алипия, Феофила, Василиана, а с ними замутится братия, и один лишь келейник праведного старца Филофея смирит его».

Вгляделся Балдахал в буквы, потрогал пергамент, понюхал – времена древние! – и устыдился.

«И чего я такое делаю, окаянный!»

И давай жалобно кликать.

И когда на его жалкий клич наутро третьего дня пришел Митрофан и с ним старцы и братия, пал Балдахал перед ними на колена, раскаялся и обратился к правой вере.

И перед лицом всего собора дал крепкую клятву переписать все книги, загаженные им в заточении, и новую написать во осуждение бывшего своего нечестия.

В лес же к матери Яге Балдахал больше не вернулся, трудником в монастыре остался – жить при монастырской сторожке.

Камушек *

Жил-был старик со старухой. С молоду-то плохо приходилось: навалит беды и обиды, никуда не схоронишься. Очень они роптали на свою жизнь и долю: и сколько ни просят, сколько ни молятся, все по-прежнему, а то и того хуже!

Ну, а потом свыклись и все терпели.

Старик рыбу ловил, старуха рыбу чистила, так и жили.

И до глубокой старости дожили –

дедушка Иван да Митревна старуха.

* * *

Лежит раз дед, спать собирается, а сам все раздумывает:

«и почему одним жизнь дается и легкая и удачная, а другим не везет и все трудно, и люди, как рыба, одни мелко плавают, другие глубоко?»

И слышит дед, ровно кто с речки кличет:

«Дедушка Иван! а! дедушка! перевези меня, прекрасную девицу!»

Не хотелось старику вставать, а надо – «мало ли что может быть, несчастье какое!» – и поднялся, да прямо к речке, сел в лодку – и на тот берег.

А на берегу-то и нет никого.

И уж думал старик назад возвращаться и только что взялся за весла, слышит, опять кличет:

«Дедушка Иван! поезжай ниже! возьми меня, прекрасную девицу!»

Старик сажени три проехал и остановился.

А и там нет никого.

«Эка досада, – думает старик, – все-то попусту, только зря взворошился, сон разбередил!»

И только это он подумал, слышит и в третий раз:

«Дедушка Иван! поезжай ниже! возьми меня, прекрасную девицу!»

И опять послушал старик – проехал еще немного.

И нет, никого не видно.

«Или шутит кто?»

И уж взялся за весла —— и вдруг как в лодку стукнет:

«Поезжай домой, дедушка!»

И лодка сама оттолкнулась – и поплыла.

А ведь никого – никого-то не видать старику!

Доехал он до деревни, оставил у берега лодку и домой.

А старуха не спит: забеспокоилась – ждет старика! И рассказал ей старик, как трижды кто-то кликал его, и от берега до берега искал он, кто это кличет.

– В лодку кольнуло: «Поезжай, говорит, домой, дедушка!» А никого нет, не видать. Не знаю, кого я и перевез!

– Надо, старик, поутру посмотреть, что ни есть в лодке! – сказала старуха, – с великого-то ума, может, ты рака какого рогатого перевез на свою голову: я за твоего рака отвечать не желаю!

И до утра все беспокоилась старуха.

* * *

Утром рано, еще все спали, вышел старик на реку и прямо к лодке.

Глядь —— а в лодке икона:

девица с крестом в руке и так смотрит, как живая, жалостно –

«Дедушка, мол, Иван, потерпи еще!»

Взял старик икону да скорее с иконой в избу.

– Вот кого я, старуха, перевез-то!

Обрадовалась старуха:

– Ну, старик, это наше счастье, молись Богу!

И поставили икону в красный угол на божницу, засветили перед ней лампадку – от огонька она еще живее, как живая смотрит.

И ожили старики: теперь им пойдет удача.

– Слушай, старик, помяни мое слово, мы разбогатеем, только не надо из рук упускать!

———

А она взяла да и ушла – через трое суток ушла от стариков.

Есть на деревне у берега плошадка – она туда и ушла на муравку:

на муравке-то, значит, ей там лучше, на миру, на народе!

* * *

Сорок дней прошло, сорок ночей, лежит старик, не спится ему, все раздумывает:

«и почему одни и не ищут счастья, а им все дается, а другие, сколько ни стараются, а из-под рук, все мимо, и как рыба – и дается, и не удержишь!»