и радовались,
как солнцу, как звездам,
как Светлому Воскресению.
Зубы мои волчьи,
их – овечьи.
Пресвятая Богородица!
Укрой своею ризою –
от неба до земли,
и моего коня.
Пресвятая Богородица!
Учини порох водой,
А пулю ветром.
Пресвятая Богородица!
Ангела хранителя
с небеси мне дай –
сохрани,
просвети
и направи.
Вода тиха,
звезда чиста.
Ангелу мой,
сохранителю мой,
сохрани мою душу,
скрепи мое сердце!
Вода тиха,
звезда чиста, аминь.
С того света*
Горю! – припал я к горючим стенкам котла, – горячо! Язык пересох, горло запеклось.
«Один глоток, – прошу[4]
, – один глоток!»—— идет: зло глаза горят, почуял зов.
«Страж мой, – прошу, – мучитель мой, дай испить!»
«Бог подаст – Бог подаст!»
И опрокинул котел.
———
Мороз, у! лютый! трещит мороз.
Выкарабкался я из проруби – по горло стою в воде; зубы мне с дрожи разбило, закоченел, и двинуться страшно, вот оборвусь.
«Страж мой, – прошу, – мучитель мой, дай огонька!»
«Бог подаст!» – ощерился, насмешливо пылают глаза.
———
И опять весь в огне – горюч котел. – Го-орю! Го-орячо!
Черный мой страж – неизменный – ходит вокруг.
[Кого мне просить?]
[Кого звать?]
Мерлог*
Рисунки писателей*
В традиции русской литературы – рисунки писателей. Начиная с Ломоносова, все писатели рисуют: Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Тургенев. Наверное, рисовал и Лесков и Салтыков и Писемский и Мельников-Печерский и Гончаров. Известны рисунки Лермонтова, Боратынского, Жуковского, Батюшкова, Полонского, Хомякова. Традиция продолжается: рисовал Леонид Андреев, Гумилев, Блок, Андрей Белый; сохранился рисунок В. В. Розанова. Исключение – Лев Шестов. Когда Н. В. Зарецкий затеял в Праге выставку рисунков писателей, ему непременно хотелось иметь рисунок Шестова, но, сколько я ни просил Шестова, сам вижу, что не может – и на каракулю рука не подымается. Но зато один из всех Шестов в молодости пел, все это помнят: «Ах, Ленский, ты не прав, ты не прав!» А ведь рисовать и петь такое разное, но одной страсти, как и писать.
В самом процессе письма есть рисование. А когда «мысль бродит», рука продолжает механически выводить узоры – так обозначается рисунок. А как только появился рисунок, выступает рисовальщик. Но два дела делать нельзя: или писать или рисовать.
Рисунки писателя любопытны, как очертания его «невысказавшейся» мысли, или как попытка неумелой рукой изобразить выраженное словом: ведь написанное не только хочется выговорить – пропеть – но и нарисовать.
Источник моей рисовальной страсти – каллиграфия, но еще и то очарование, какое испытываю я перед красками: цветная память о моей шелковой и ковровой родине.
Был ли я китайцем – ученые доказывают мое литературное родство со знаменитым китайцем, поэтом XI века, Оу-Янг-Сиу, будто одними глазами смотрим мы на небо и землю, – или я был персом, или не китайцем и не персом, а искони московским – странником по чудесному востоку, цветистые шелка и расшитые ковры, вижу их и осязаю. Есть красочная тайна: что руководит в выборе красок; и не только по теме, но и по звуко-краско-словному выражению узнаешь о человеке.
Рисунки мои могут быть заметны только с книгой и рукописью. На большее я не претендую. Они всегда связаны с книгой, как часть или продолжение: моя рукопись переходит в рисунок и рисунок в рукопись, все рисунки я подписываю. Так во всех моих разрисованных книгах – «Взвихренная Русь», «Посолонь», «По карнизам», «Оля», «Учитель музыки», так
Организатор выставки в Моравской Тшебове преподаватель гимназии В. В. Перемиловский отнесся с большим пониманием к моей рукописно-рисовальной работе. Картинок было до тысячи – «тюк – пуд», и надо было этот пуд распределить, устроить и показать. В. В. Перемиловскому помогали его бывшие ученики: его сын В. Перемиловский, Н. Кривенко, Вс. Гейн, В. Бернер, Тамара Каминчан, Галина Аше, Инесса Аше, Вера Гейк, Людмила Калмыкова, Ирина Кривенко.