Том 14. Звезда надзвездная

И горе тому, кто в напущенном сне полюбится с ней: бросится она в голову, в тыл, в глаза, в уста, в сердце, в ум, в волю, в хотенье, во всё тело и кровь, во все кости и жилы, и тот нигде пробыть уж не может и мечется всю свою жизнь – червь в ореховом свище.

Стало всё с толку сбиваться – настало лихолетье – задряхлело Готово царство: в коробах да амбарах завелись мертвые мыши, не рождалось младенцев – подкатит порча под сердце и лежит там, как пирог.

Призывал царь колдунов.

Страшные колдуны водились в стеклянной стране.

Знали колдуны порчи временные и вечные:

временные – их отговаривают заговором; вечные – они остаются до конца жизни.

Знали колдуны, как занимать чертей:

они посылали их вить веревки из воды и песку, перегонять тучи, срывать горы, засыпать моря, дразнить слонов, которые поддерживают землю.

И зная еще много чар и заклинаний, на такое не могли пойти – не могли осилить Вещицу.

Ходил царь по указу колдунов пешком в Окаменелое царство на Скат-rope: ел там царь пену с заклятых гробов, силы набирался. Да только попусту.

Всякой ночью – на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца – положит Вещица свое тело под ступу и летает бесхвостой сорокой, спускается в трубы, похищает детей, а на место их кладет головню, либо голик, либо краюшку; сама разведет огонек на шестке, там детё и сожрет.

И до зари, налетавшись сорокой, на заре наденет Вещица свое тело и за зарю до белого дня плещется в море, поет свои вещие песни: кто ее слышал, навеки становился как кукиш.

* * *

Сидел царь с царицей в золотом дворце на двойных запорах, за крепкими стенами да глубоким, вострыми торнами утыканным рвом, ночи не спали – не собилось – горькую думу думали, тужили о потерянных детях да молили Бога, чтобы дал им еще дитё – последнее.

И услышал Господь молитву – царевна[3] сказала царю. И не успел царь от радости опомниться, не успел пир отпраздновать, как из-за холодных гор показалась Вещица.

– Эй, Го-ог! Выведи живым мне к холодным горам твою царицу, эй, царь!

Помертвел царь.

А над дворцом, напырщив перья, красный птичищ каркал черным граем.

Собрались тут князья, бояре, мурзы, царевичи; вот они шушу-шушу и решили: поналечь всей силой, а не дать в обиду страну – поправиться с Вещицей.

И в одну ночь построили вдали от жилья башню из крепкого камня, оковали ее железом и залили оловом: ни снаружи, ни изнутри невозможно проникнуть. В этой башне затворилась царица и с ней старуха нянька. Карасьевна должна была за печками глаз держать и закрывала б каждый вечер с молитвой и плотно, чтобы как ненароком не залетел в трубу нечистый.

И всё шло хорошо, лучше и не надо в это страшнее лихолетье.

Когда пришло время и родился у Магоги сын, – родной ее брат Сисилий, великий воин, победитель Пора, царя индейского, возвращаясь в Гадояд, вздумал навестить сестру: ночью подъехал он к башне и просится пустить.

Не хотела Магога пускать брата, боялась, не стряслось бы беды, но Сисиний повторял свою просьбу.

Бурная ночь была, всколыбалась сильная вода, сек дождь до кости, просвистывал ветер все уши, и молния, бряча, клевала землю.

И когда отворились двери башни, поднялась из бури Вещица, вошла в горло коню, проникла с конем в башню и в полночь похитила царского сына – умчалась за холодные горы.

Так и не стало царевича.

Растужилась Магога, жаловалась на брата. Не плакала – тугой стуженное сердце проклинало. Сотрясалась башня от вопля и проклятий.

А над башней, напырщив перья, красный птичищ каркал черным граем.

Ужаснулись Гог и Сисиний. Поднявши руки к небу, стали просить они у Бога дать им власть над нечистой: поймать ее. И по молитве, сев на коней, погнали через пропасти за холодные горы.

* * *

Вот они гонят три зари – взмылены кони, не напоены. На третьей заре напал на Сисиния глубокий сон. И едут они врознь: Гог впереди, Сисилий за ним в глубоком сне.

Шагом проехали много длинных верст, стало уж солнце за лес заходить, туманами ночь заволакивает пустынный путь, и взбесился конь под царем, бьет копытом, дрожит – нейдет.

И видит царь сквозь туманы бабу на болоте. Вгляделся: никак Карасьевна? Бултыхается старуха, молит о спасении. Ударил Гог коня, направил прямо на болото, хвать старуху – и вытащил.

А она и говорит:

– Я не старуха, я смерть! – и ощерилась, – прощайся, с кем хочешь.

И стал царь просить и молить смерть пощадить его.

– Было у меня царство и обилье всего, жил я, не тужил – всё прахом пошло; было у меня шесть сыновей – в одну ночь все погибли; народился последний – и его не стало…

Не приняла смерть моленья пустынного, ничего не ответила.

Слез царь с коня, стал перед конем на колени – и конь на колени стал.

———

Тут надоело смерти ждать, как коснёт —— скосила она голову царю и, взвыв, пошла по болоту в поле-поляну к окатному шелому в свои костяные чертоги.

Проснулся Сисиний, кличет царя – а царь мертв: не может подать голоса; и царский конь в болоте по губы – не может выдраться.

Повздыхал Сисиний, помолился и, боднув коня, поскакал один в путь.

* * *