Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Михайло Алексеевичь Ртищев со дщерию своею Анною[2112], аки возлюблении сосуди никоновы, многажды и у нея в дому седяще, начинаху Никона хвалити и предание[2113] его блажити, искушающе ю и надеющеся, еда како[2114] возмогут ю поколебати и на свой разум привести, и глаголюще: «Велик и премудр учитель Никон патриарх, и вера, преданная от него, зело стройна, и добро и красно по новым книгам служити». Помолчав, отверзает уста Прокопиевна: «Поистинне, дядюшко, прелщени есте[2115] и такова врага Божия и отступника похваляте и книги его, насеянныя римских и иных всяких ересей, ублажаете. Православным на подобает книг его отвращатися и всех его нововводных преданий богомерзъских гнушатися и его самого, врага Церкви Христовы, проклинати всячески». Старейший же сединовец[2116] еще понуждается[2117], рекущи: «О, чадо Феодосие! Что сие твориши! Почто отлучилася от нас? Не видиши ли виноград сей? — о детех садящих се глаголет, — толко было нам, зря на них, яко на леторасли[2118] масличныя, веселитися и ликовати, купно с тобою ядуще и пиюще, общею любовию, но едино между нами разсечение стало! Молю тя: остави распрю, прекрестися трема персты и прочее[2119] ни в чем не прекослови великому государю и всем архиереом! Вем аз, яко погуби тя и прельсти злейший он враг протопоп, егоже и имени гнушаюся воспомянути за многую ненависть, егоже ты сама веси[2120], за егоже учение умрети хощеши, реку же обаче — Аввакума, проклятаго нашими архиереи».

Добляя же, яко видя старика безумствующа, осклабляшеся[2121] лицем и тихим гласом рече: «Не тако, дядюшко, не тако; несть право твое отвещание, сладкое горким нарицаеши, а горкое сладким называвши. А отец Аввакум — истинный ученик Христов, понеже страждет за закон Владыки своего, и сего ради хотящим Богу угодити довлеет[2122] его учения послушати». И ина множайшая сих[2123] изрече и всегда с ними брань неукротиму имяше, и помощию Христовою посрамляше их.

Единою[2124] же Анна сия Михайловна нача ей вещати: «О, сестрица голубушка! Съели тебе старицы белевки, проглотили твою душю аки птенца, отлучили тебе от нас! Не точию[2125] нас ты презрела, но и о единороднем сыне своем не радиши[2126]. Едино у тебе и есть чадо, и ты и на того не глядишь. Да еще каковое чадо-то! Кто не удивится красоте его! Подобаше тебе, ему спящу[2127], а тебе бдети над ним и поставить свещи от чистейшаго воска, и не вем каковую лампаду жещи над красотою зрака[2128] его и зрети тебе доброты[2129] лица его и веселитися, яко таковое чадо драгое даровал тебе Бог. Многажды бо и сам государь и с царицею велми дивляхуся красоте его, а ты его ни во что полагаеши, великому государю не повинуешися. И убо еда како[2130] за твое прекословие приидет на тя и на дом твой огнепалная ярость царева, и повелит дом твой разграбите — тогда сама многи скорби подъимеши и сына своего нища сотвориши своим немилосердием». Феодосия же отверзе священная своя уста и рече: «Неправду глаголеши ты! Несмь бо аз прельщена, якоже ты глаголеши, от блевских стариц, но по благодати Спасителя моего чту Бога Отца целым умом. А Ивана люблю аз и молю о нем Бога безпрестани и радею о полезных ему душевных и телесных; а еже вы мыслите, еже бы мне» Ивановы ради любве душю свою повредити или, сына своего жалеючи, благочестия отступити, — и сия рекши, знаменася крестным знамение и глагола, — сохрани мене, Сын Божий, от сего неподобнаго[2131] милования! Не хощу, не хощу, щадя сына своего, себе погубити; аще и единороде ми есть, но Христа аз люблю более сына! Ведомо вам буди: аще умышляете сыном мне» препяти[2132] от Христова пути, то никогда сего не получите; но сице вам дерзновенно реку: аще хощете — изведите сына моего Иванна на Пожар[2133] и предадите его на растерзание псом, страша мене, яко да отступлю от веры, то аз, — не хощу сего сотворити, — аще и узрю красоту его псы растерзоваему, благочестия же ни помыслю отступити, ведый буди известно[2134], яко аще аз до конца во Христове вере пребуду и смерти сего ради сподоблюся вкусить, то никтоже его от руку моею исхитити не может». Сия слышавши Анна, яко от грома ужасошися от страшных ея словес и преизлиха[2135] дивляшеся крепкому ея мужеству и непреложному[2136] разуму.

Моляше же ся Феодосия многажды Богу, яко да даст и сестре ея княгини Евдокии[2137] таковую же любовь ко Христу и попечение имети о души. Словесы же наказоваше ю с любовию намнозе[2138] и увеща ю, еже предатися в повиновение матери Мелании. Она же зело радостне и с великим усердием умоли матерь, еже бы попеклася о спасении души ея. Мати же надолзе отрицашеся; но обаче[2139] княгиня многими слезами возможе[2140], и бысть послушница изрядна; и не точию[2141] во едином послушании, но и во всех добродетельных нравех ревноваше старейшей сестре своей Феодосии и тщашеся во всем уподобитися ей, постом, и молитвами, и к юзником посещением; и тако уподобися ей, яко бы реши: во двою телесех едина душа.