Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

И с тех мести царь на меня кручиноват[688] стал: не любо стало, как опять я стал говорить, любо им, как молчю, да мне таки не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать[689] стали на меня и умыслили паки сослать меня с Москвы, понеже раби Христовы многие приходили ко мне[690] и, уразумевше истинну, не стали к прелесной их службе ходить. И мне от царя выговор был: «Въласти, де, на тебя жалуются, церкви, де, ты запустошил, поедь, де, в ссылку опять». Сказывали боярин Петр Михайловичь Салътыков[691]. Да и повезли на Мезень[692]. Надавали было кое-чево во имя Христово люди добрые, много, да все и осталося тут, токмо з женою и детми и з домочадцы повезли. А я по городами паки людей Божиих учил, а их, пестрообразных зверей, обличал.

И привезли на Мезень.

Полтара года держав, паки одново к Москве възяли[693], да два сына со мною — Иванн да Прокопей — сьехали же, а протопопица и прочий на Мезени осталися все.

И привезше к Москве, отвезли под начали в Пафнутьев монастырь[694]. И туды присылка была, — то ж да то ж говорить: «Долъго ли тебе мучить нас? Соединись с нами, Аввакумушко!» Я отрицаюся, что от бесов, а оне лезут в глаза! Скаску[695] им тут з бранью з болшою написал[696] и послали з дьяконом ярославским, с Козмою, и подьячим двора патриарша. Козмата — не знаю, коего духа человек, — въяве уговаривает, а втай подкрепляет меня, сице говоря: «Протопоп, не отступай ты старова тово благочестия! Велик ты будешь у Христа человек, как до конца претерпишь! Не гляди на нас, что погибаем мы!» И я ему говорил сопротив, чтобы он паки приступил ко Христу. И он говорит: «Нельзя, Никон опутал меня!» Просто молыть, отрекся пред Никоном Христа, также уже, бедной, не сможет встать! Я, заплакав, благословил ево, горюна: болши тово нечева мне делать с ним; ведает то Бог, что будет ему.

Таже, держав десеть недель в Пафнутьеве на чепи, взяли меня паки в Москву, и в Крестовой стязався власти со мною[697], ввели меня в соборной храм и стригли по переносе меня и дьякона Феодора[698], потом и проклинали, а я их проклинал сопротив. Зело было мятежно в обедню ту тут! И, подеръжав на патриархове дворе, повезли нас ночью на Угрешу, к Николе в монастырь[699]. И бороду враги Божии отрезали у меня! Чему быть? Волъки то есть, не жалеют овцы! Оборвали, что собаки, один хохол оставили, что у поляка, на лъбу. Везли не дорогою в монастырь — болотами да грязью, чтобы люди не сведали. Сами видят, что дуруют, а отстать от дурна не хотят: омрачил дьявол.

Что на них пенять! Не им было, а быть же было иным, писанное время пришло по Евангелию: «Нужда соблазнам приити». А другой глаголет евангелист «Невозможно соблазнам не приитти, но горе тому, имже приходит соблазн»[700]. Виждь, слышателю: необходимая наша беда, невозможно миновать! Сего ради соблазны попущает Бог, да же избрани будут, да же разжегутся, да же убедятся, да же искуснии[701] явлении будут в вас. Выпросил у Бога светлую Росию сатона, да же очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо — Христа ради, нашего света, пострадать!

Держали меня у Николы в студеной полатке семнатцеть недель[702]. Тут мне Божие присещение бысть, чти в Цареве послании, тамо обрящеши[703]. И царь приходил в монастырь: около темницы моея походил и, постонав, опять пошел из монастыря. Кажется по тому, и жаль ему меня, да уш то воля Божия так лежит! Как стригли, в то время велико нестроение[704] в Верху у них бысть с царицею, с покойницею; она за нас стояла в то время, миленькая, напоследок и от казни отпросила меня. О том много говорить. Бог их простит! Я своево мучения на них не спрашиваю, ни в будущий век. Молитися мне подобает о них, о живых и о преставльшихся. Диявол между нами разсечение положил, а оне всегда добры до меня. Полно тово. И Воротынской, бедной, князь Иван, тут же без царя молитца приезжал; а ко мне просился в темницу[705], ино не пустили, горюна; я лишо, в окошко глядя, поплакал на него. Миленькой мой! Боится Бога, сиротинъка Христова, не покинет ево Христос! Всегда-таки он Христов да наш человек. И все бояре те до нас добры, один дьявол лих. Что, петь, зделаеш, коли Христос попустил? Князь Ивана, миленькова, Хованъскова и батожьем били[706]; как Исаию сожгли[707]. А бояроню-то Федосью Морозову и совсем разорили, и сына у нея уморили, и ея мучат. И сестру ея Евдокею, бивше батогами, и от детей отлучили, и с мужем розвели, а ево, князь Петра Урусова, на другой, де, женили[708]. Да что, петь, делать? Пускай их, миленких! Мучася, небеснаго жениха достигнут. Всяко-то Бог их перепровадит век сей суетный и присвоить к себе Жених Небесный в чертог свой, праведное солнце, свет, упование наше!

Паки на первое возвратимся.