Том 2

Затем Бухарин все-таки счел, что здоровье партии намного важней партдисциплины, и во время интимной беседы с гнусным тираном-термидорианцем тыкнул его прямо в сердце длиннющей сапожнической иглой, которой папа Сталина тачал сапожки проклятым князьям Грузии… игла была, по моему указанию, разыскана сапожниками Гори в краеведческом музее к пятидесятилетию мерзавца всех времен и народов… подумать только… сколько раз эта мразь могла быть стерта историей в антиклопиный и антитараканий порошки… но ему везло… этого у него не отнимешь… везло?… нет… тысячу раз нет… ему не везло, но все мы были красноглазыми кроликами, загипнотизированными этим многоголовым удавом… только так можно объяснить безнаказанность гнусной, неинтеллигентной мерзопакости… лично Мехлис мог минимум семнадцать раз ликвидировать рак печени нашей партии и грыжу, понимаете, Госконтроля… один раз рябая харя даже открыл рот у себя в кабинете и сказал, чтобы я заглянул в его пасть для обнаружения чего-то там вредительски попавшего между зубом мудрости и правым коренным… и Мехлис заглянул… бесстрашно заглянул в эту пасть… Ягода и Ежов боялись в нее заглядывать, а Мехлис заглянул и остался в живых… но я ведь мог быстро втолкать в нее грязный носовой платок или просто вилку!!! Мехлис мог повторить подвиг Руслана и Людмилы с головой того, который являлся на несколько порядков страшней и отвратительней чисто мифологического черепа!… У Руслана, между прочим, была проблема с одною лишь головой, а Мехлис, понимаете, имел перед собой целую фигуру, не вкопанную по шею в чернозем и располагавшую легендарной стальной волей… приходится согласиться с тем, что… сволочь рябая была исторически необходима стране и народу… бэ-зу-слов-но… именно поэтому на нее не было совершено ни одного покушения… против исторической необходимости прут только Пушкины, Лермонтовы, Черчилли, государство Израиль и Анна Ахматова с Зощенкой… вы знаете, как вырос бы Мехлис в глазах коммунистического движения, если бы он выступил в роли Льва-Победоносца?… вы даже не можете себе этого представить… одно мое движение… вынимаю из кармана носовой платок… сначала быстро высмаркиваюсь в него… и заталкиваю с огромным удовольствием в пасть… я хотел бы увидеть его последний выпученный взгляд… я пляшу помесь лезгинки с «Яблочком», а он, падаль, смотрит и подыхает… хрипит… хрипит… хрипит… Мехлис берет трубку… кроме него, ее взять некому… все – ничтожества… приказываю Жукову привести войска в боевую готовность к принятию присяги на верность Госконтролю… сам остаюсь в тени, чтобы… только прошу отдать мне за подвиг спасения страны и народа от мрази Ливадию… месяц живу там различными способами с театром оперетты, месяц с Большим, месяц с театром киноактера… Версту с Верленой расстрелял бы, проституток… подумать только, Мехлис спас им жизнь и карьеру… Мехлис с пеной шампанского на губах сумел доказать Жданову, что Верлена – это не панегирик, понимаете, французишке-стихоплету, воспевавшему цветы зла, типа бузины и белены, но верность Сталину!!! Повторите!!! И Жданов повторил как миленький… Верность Сталину… будьте вы все прокляты в энциклопедиях дальнейших поколений, дорогие товарищи по партии… ненавижу… и сейчас бы я не околевал от гнева… Мехлис успел бы кончить в порядке законного оргазма в одном отдельно взятом организме… с последующим наведением порядка в стране и на трижды проклятом Ближнем Востоке…

О чем только не думал и чего только не вспомнил первый раз в своей жизни Л.З.! И не были ему страшны до невыносимости воспоминания, потому что добытый огонь как бы сразу же подпаливал их, и они, сворачиваясь в пепельно-черные кудряшки, вмиг переставали существовать, словно их вообще никогда сроду не было… не только воспоминаний, но и всего того, благодаря кому (чему) они возникают, копятся, стираются, исчезают, вновь возвращаются, словно самостоятельные коты, истосковавшиеся по домашней кормушке, и вновь окончательно пропадают.

Многие из нас тщательно выпестовали за годы жизни представление о том, что неповторимая наша личность решительно и бесследно исчезает из вселенского оборота, равно как и полнота памяти личности о себе самой. То есть был ты – и нет тебя. И дело с концами. Память о нас потомков, современников, людей близких – не в счет. Дело – с концами.

Момент этот очень важен еще задолго до конца – до кремации или могильного хлада – для людей, не желающих по каким-либо причинам ни малейшего сохранения полноты памяти об образе своей личности и образе своей жизни.

Возможно, так все оно и происходит. Возможно, следы интимнейшего существования любой личности неизбежно заметаются вместе с тем, что казалось заметенным еще при жизни. Однако возможен также иной порядок дел и иные предустановления.