Том 2

— Иван Алексеич, у меня к вам маленькая просьба: не можете ли завтра составить компанию в кино? Мне в рабочкоме два билета дали. — Она подняла руки, поправляя кудерьки в своей прическе, особенно пригожей сегодня.

Журкин опустился на койку около, ее колен, от которых пахло новой материей.

— Что ж, могу составить, — отвечал он, не подумав, сладко застигнутый врасплох.

И Поля, вежливо поблагодарив, ушла…

Как был Журкин в одежде, так и свалился, разбросался на койке. Неутоляюще, женственно пахло новой материей… Койки Петра и Тишки пустовали. «И где их носит, полуночников, где их только носит?» — поражался Журкин… но врал он самому себе, не это было в голове.

На другой день сходил в парикмахерскую, подстригся и купил новую кепку стального цвета. После обеда на завод нежданно забрел Петр (сказал, что по дороге). В первый раз случилось это. И под сердцем у Журкина почему-то тревожно кольнуло. Легче теперь ему было, когда не видел Петра. Словно чувствовал себя виноватым перед ним в какой-то измене… Из цеха, от людей поспешно, опасливо увел гостя во двор. И Петр понял эту его суету, покривился…

— Работаешь, Ваня, стремишься?

— Работаю маленько.

— Что ж, работай… бог труды любит.

В последнее время, после того базарного шума, Петр выглядел кисловато. Но не насмешливый тон его слов раздражил Журкина. Гробовщик подметил, как Петр, резко повернувшись, перемигнулся с кем-то во дворе. С кем? Работали возчики, подносчицы материалов, чернорабочие. Как ни напрягался Журкин, не усмотрел того человека. Ему стало неприятно. Он не хотел, чтобы Петр или что-либо, исходящее от Петра, касалось этого завода! В тягостном, озлобленном раздвоении пребывал он до самого вечера.

А вечером у клуба, что на доменном участке, поджидала его Поля, то и дело поглядывая на дорожку. Прохаживалась на каблучках, как сладкий грех. Огненная вывеска, огненный конек клубной крыши празднично полыхали в нежно-туманных сумерках. Как будто в сумерках молодости своей опять плутал гробовщик… И к праздничной получке выписали ему за две недели полтораста рублей! Не всякий из этих людей, столпившихся около клуба, получал столько!.. Гробовщик почувствовал себя статным, ловким, могущественным.

Подошел к зардевшейся Поле, подал ей руку горсточкой. Поправил на голове новую кепку, дернул пиджачок, под которым красовалась рубашка, вышитая в крестик.

— Ну? — сказал он. И, следуя на шаг впереди Поли, степенно озираясь, направился в клуб.

В тесовом зальце оба присели на стульях у стенки. Мимо гулял народ. Журкин не знал, с чего повести разговор, и сразу затомился. Снял кепку, внимательно обсмотрел ее, опять надел. Поля чинно и радостно сидела в своем замечательном платье горошком, в красной повязке. Она так надушилась ландышем, что ело в глазах, и этот спиртной запах еще больше дурил голову гробовщику.

— А вам товарищ Подопригора привет посылает, — начала Поля; было в ее словах что-то заигрывающее и поддевающее.

— И от меня также обратно, — вежливо отозвался гробовщик и насупился.

«Значит, опять она… и нашим и вашим». И Журкина ни с того, ни с сего начала угнетать его борода. Никогда он не чувствовал себя с нею таким нескладным. Стоило ему чуть повернуться туда или сюда, а борода уже нагло, на потеху всем, торчком вылетала вперед. Из-за нее и двигаться перестал, замер истуканом. Злился: «И правда… смахнуть ее ко псам».

А Поля напевала:

— И долго, Иван Алексеич, у вас такая сурьезная работа будет, чтобы вас по целым дням не видать?

Журкин ответил как можно равнодушнее, истуканнее:

— Вскорости, Поля, и совсем большая перемена может выйти. Не знаю, насколько правда, а будто комнату мне в заводском доме дают.

— Ко-омна-ту? — изумилась Поля.

И Журкину злостно-приятно, было, что так метко попал, отплатил… Однако Поля и не думала расстраиваться. Она хихикнула, ежась словно от щекотки, и локтем толкнула гробовщика.

— Теперь совсем жени-их!

Прежняя милая Поля-простота! За стеною музыка хорошо играла. И Журкин готов был блаженно растопиться… Но вдруг вонзилась ему в душу Поля-жена: это она должна была радоваться за комнату, это она ему и рубашку крестиком вышила. Иглою вонзилась и сирот-ребятишек сзывала, чтобы хватали отца за полы, не давали отца…

В это время распахнулись двери в зрительный зал. Туда повалил народ. И Журкин с Полей двинулись. Перемогая тоску, Журкин все-таки придерживал Полю ладонями за бока, чтобы не очень ее толкали. Это в первый раз он держал ее так… И Поля, как будто нечаянно, приваливалась к нему теплой спиной. Вышли уже в проход, где совсем свободно, а Журкин все вел ее в ладонях, не мог оторваться.

Поля, спустив с плеч пальто, устраивалась рядом, счастливая.

— Ах, как я кино люблю, Иван Алексеич!

Упала темнота, и будто только вдвоем остались в жизни. И Журкин перестал сопротивляться, его охватывала сладкая бесчувственность, забвенье. Он слышал колокольчиковую музыку пианино: на экран выпорхнули серебристые видения. Года два назад видел он кино в Мшанске, в Народном доме: стоял, таращился из толпы, позади стульев, совестясь, что от кучи ребят пришел на такую забаву…