Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

– Вы даже представить себе не можете, господа, как это быстро кончилось. В один какой-нибудь час я была голенькая, как мышка: все мои золотые скушали rouge et noir[262] – как в яму их бросила, без остатка… Очистила место… Что же теперь делать? – вышла… Насупротив ресторан, веранда, музыка… Гляжу: за столиком одиноко сидит русский знаменитый актер из Москвы… Видала я его на сцене. Кутили однажды вместе в компании одной – из коммерческой аристократии. Он сам большой барин… Толстый такой, носатый, haut de forme a huit reflets[263], лицо доброе, грустное… Обрадовалась я ему, как брату родному. Подхожу:

– Вы меня не узнаете?

– Нет, помню, что где-то как будто видались…

Ну, напоминать себя ему, я, конечно, не стала, а просто отрекомендовалась, как московская поклонница.

Пригласил к столику. Села. Сижу – как на иголках. Потому что надо мне у него денег попросить, – а как ее начнешь – с незнакомым-то человеком, который тебя где-то как будто видал, – этакую антрепризу? Но он, спасибо, сам помог, – опытный человек, насквозь видит.

– Проигрались?

– Совершенно.

– Видел я, как вы золотые швыряли… Только вмешиваться неприлично в чужую игру, а то следовало бы вас дернуть за локоть. Как дитя… Разве так здесь играют?

– А как же?

– Как… как…

И расхохотался.

– Не знаю, как, но во всяком случае так, как я, тоже не играйте. Потому что я за неделю здесь уже восемь-десять тысяч франков спустил без системы, теперь систему одну пробую… должно быть, остальные двадцать спущу.

Подходит к столику другой русский – черненький такой, в бородке, красивый господин, только лицом желт очень, улыбается прилично и равнодушно, словно ничто на свете уже не может его удивить, и говорит актеру:

– Представь себе: я сейчас чуть не сделался богатым человеком… Все на красной проухивал, – только что на черную перешел, ан, красная-то и вышла. Если бы выдержал характер, большой капитал бы загреб…

– А теперь? – спрашивает актер.

– А теперь не можешь ли ты мне дать un petit bleu?[264] Надо послать домой телеграмму, чтобы прислали денег на отъезд. Ну и покуда тоже существовать надо же как-нибудь? Будучи органическим существом, имею физиологические потребности.

– Нет, – отвечает актер, – пятидесяти франков я тебе не дам. И не потому, чтобы жаль или у меня их не было, но потому, что принцип: когда сам играю, денег взаймы не даю, – этак можно счастье взаймы отдать.

– Ну, братец, как ты играешь, от тебя скорее несчастье займешь. Был ли когда-нибудь случай, чтобы ты выигрывал?

– Да! Говори! А вот, может быть, именно в тех-то пятидесяти франках, которые ты у меня просишь, оно и сидит, мое счастье?.. Когда ты видал, чтобы игрок давал взаймы? Вот кончу свою серию, выиграю тысяч триста, – тогда бери не то что пятьдесят франков, но хоть пятьдесят тысяч.

– Спасибо, – говорит черненький, – к тому счастливому времени я сам рассчитываю быть в полумиллионе и, если хочешь, тебя смогу ссудить даже сотнею тысяч… А пока…

– А пока, если тебя уж так дочиста выпростали, можешь столоваться здесь за мой кредит. Он у меня безграничен… Привыкли, что езжу прогорать из года в год.

И оба хохочут, словно у них миллиарды в кармане. Так что с соседних столов унылые немцы какие-то, в бриллиантовых запонках, отдавшие рулетке франков по двадцати каждый, стали даже смотреть на наш стол с ненавистью.

Однако я, слыша слова актера, что, играя, он взаймы по принципу не дает, отдумала просить у него денег. Посидела для приличия несколько минут, встала, пошла в отель. Слышу:

– Барышня… послушайте… русская! – догоняет актер.

– Извините, – говорит, – я не хотел расспрашивать вас при товарище… Вы – как, passez le mot[265], продулись-то – совсем или с запасом?

Я пред ним только портмоне открыла:

– До дна. Ни грошика.

– А счет в гостинице оплачен? А билет обратный куда-нибудь имеете?

– Ничего не заплачено и никуда я не еду… Пусто. Покачал головою.

– Эх, пускают же сюда младенцев подобных… Полез в карман, достал бумажник, вынул сто франков.

– Взаймы я не даю, это счастье отнимает, – просто, так, – на отъезд, – сделайте одолжение… Возьмите!.. И уезжайте, немедленно уезжайте, – хоть недалеко, покуда куда-нибудь, в Геную, что ли, только бы вон из Монте-Карло, а то пропадете… Вы не смотрите, что мы все здесь такие веселые… Это хороший тон – проигрываться, как ни в чем ни бывало, и faire bonnes mines au mauvais jeu…[266] ну, и нервы… А бывает, знаете… похохочет этак человек с недельку, поострит над собою, поиздевается, а потом – и находят его где-нибудь в парке на скамье с виском простреленным или просто с головою размозженною – там вон под террасою… Понимаете? Смех – хорошая штука, только уж очень дорогим риском человек его здесь покупает… Имею честь кланяться! До свиданья. Уезжайте же – очень вас о том прошу!

Повернулся и ушел, даже поблагодарить себя не дал. Согрел он тогда душу мою, – спасибо ему. Хороший, добрый человек!