Том 2. Вторая книга рассказов

– Может быть. Только тогда потрудитесь взять назад свои бумаги, так как у меня, оказывается, вовсе не такое безопасное место, как мы предполагали.

– Отчего? Разве в доме завелась измена?

– Не измена, а просто люди, не совпадающие взглядами.

– Кто же?

– Хотя бы Соня Дрейштук; недаром она дружит с Андреем Фонвизиным; знаете, от мундира нужно всегда подальше.

– Я думал, что Софья Карловна просто-напросто влюблена в господина Фонвизина.

– Тем хуже. Ну, так решайте скорее: печь растопилась.

Иван Павлович закрыл глаза рукою и подумал минуту, меж тем как Екатерина Петровна мешала уже рассыпавшиеся красные поленья. Вздохнув, он сказал:

– Ну, куда ни шло, жгите.

– Я думаю, это – самое разумное.

И она всю пачку с усилием запихнула в отверстие печки. Поднялся сильный дым.

Иван Павлович проговорил:

– Только дым! От стольких лет жизни, работы, радости, забот о многих людях – только дым!

– Будет и огонь! – усмехнувшись заметила вдовушка. – Только не долговечный, и куча золы.

– Здесь все бумаги? – спросил Егерев, указывая на пачку, объятую уже языками огня.

– Все, – ответила твердо Екатерина Петровна. – И идите скорее: нужно открыть окна, выветрить и чтобы вас здесь не видели.

Проводив и второго посетителя, Екатерина Петровна нащупала положенные под скатерть бумаги и вышла к завтраку.

Жаркий день привел к быстро прошедшей грозе, шумевшей веселым дождем. Соня вошла в старомодной шляпе и вечной своей накидке, с сумочкою в руках и сказала сидевшему Иосифу:

– Ну, Жозеф, прощай, я еду.

– Как едешь? Куда?

– В Петербург, к Леле, я получила письмо, а за тебя я покойна.

– Соня, как же мы будем без тебя?

– Ты теперь на верном пути, я буду писать; когда будет нужно, вернусь. Андрей будет здесь.

– Я не могу представить, так вдруг ты едешь. Это не сон?

– Отнюдь. Вон уже и лошади готовы; дождь прошел.

Подойдя к окну, оба остановились: огромная радуга, как блистающий семицветный мост, перекинулась через все небо, и солнце дробилось на мокрых листьях и траве.

– Молись, Жозеф! Какое великолепие! – и она стукала своей ручкой радостно его по плечу, пока Иосиф не перекрестился на чудесный мост в небесах. Соня серьезно перекрестилась тоже и сказала: – Теперь прощай. Ты не будешь брошен.

Когда Екатерина Петровна вернулась к себе после завтрака, бумаг под скатертью стола не оказалось.

VI

Со всех сторон была лесная чаща, так что Иосиф не мог решить, куда идти ему, зашедши сюда, казалось, в первый раз. Ни дороги, ни тропы; только сосны по круглым, как нежные груди, холмам, да скрытые долины с вереском и брусникою. Так тихо было, что странным казалось бы запеть, заговорить, даже шаги будто оскорбляли чем-то окрестное безмолвие. Севши на пень, он снял шляпу и так с непокрытою головою смотрел, будто воочию видя, как солнце клонилось к западу, ярко румяня голубую безлесную вершину высокого холма. Из лесу вышел человек с кузовом за спиною, в руках – длинная палка; он наклонялся, собирая что-то, останавливаясь в раздумье и снова медленно бредя. Белая кудластая собака залаяла на сидевшего неподвижно Иосифа. Старик воззрился и наконец сказал:

– Здравствуйте, баринок!

– Ах, это ты, Парфен? Здравствуй.

– Как это вы забрели в наши места? Неужто пешком?

– А разве близко ваша деревня?

– Наша-то версты три, а от фабрики вы верст десять отошли, если не больше. Заплутали что ли?

– Так шел, шел да и зашел. Ты что, грибы собираешь?

– Грибы. К ужину; теперь Спожинки, пост; дома Марина похлебку сварит.

– Разве она приехала, Марина?

– Приехала ненадолго. А в хорошее место вас Бог привел; хорошо тут, тихо; келью бы построить; жилья далеко нет, только лес да Господь.

– Да, уготованную горницу!

– К нам милости просим, не хотите ли, грибков похлебать, а ввечеру я отвезу вас на фабрику.

– Что ж, я очень рад. А вы уже кончили ваши грибы?

– Набрал достаточно, больше и класть некуда; все шапки, корешков не беру. – И с гордостью счастливого охотника старик повернул к Иосифу свой кузов, где были плотно наложены шапки белых грибов с зеленоватыми и белыми низами. Собака легла у их ног, высунув язык; солнце, совсем низкое, светилось через ветки.

– Тут озеро лесное есть недалеко?

– Есть, с полверсты, нам мимо идти.

– А куда это вы с Фонвизиным ездили на лодке летом; помните, мы вас встретили?

– Не упомню. Я много с ним ездил; наверно, так что на ихний пчельник.

– Разве его усадьба тут недалеко?

– А как же? На озере и есть.

– Что, он хороший человек?

– Очень правильный и добрый барин.

– Про него много дурного говорят.

– Про кого не говорят? Пусти уши в мир, так и не обрадуешься. Андрей Иванович очень добрый и высокой жизни барин. Грехи его судит Бог, а зла он никому не делает и на всякое добро поспешает.

– Какие его грехи?

– Кто знает? Я не духовный его отец, на духу не пытал.

– Но что говорят?

– Глупости. Я – чужих вестей не передатчик, не слушаю даже их, да мне и не говорят, спасибо, ничего.

– Он очень красивый.

Парфен, вздохнув, промолвил:

– Ну, это – пустое; конечно, Божий дар, но на зло может навести.

– Ах нет, его лицо только на добро может подвигнуть.

– Не лицо у них, а лик – так скажу я вам.