Том 2. Вторая книга рассказов

– Барышня, позвольте проводить, бросьте вашего папашу; к чему такая суровость замечательная? – Это уже Василий ухищрялся за какою-то женщиной, вышедшей из калитки в сопровождении высокого старика. Она была в купеческой шубке и платке; вышедши на улицу, они перекрестились три раза и все ускоряли шаги от веселых ребят; те не переставали, тоже поспешая за ними. Наконец, старик, обернувшись, сказал тихо: «Или городового кликнуть?» Не слушая шуток, женщина тянула за рукав своего спутника, твердя: «Бросьте, дядюшка, пришли уже». Они стояли у калитки же другого, близкого к их, дома, из которой виднелись мостки и ряд деревянных домиков с лампадками в окнах, Иосиф, приостановясь, заметил бледное лицо в черном платке с будто незрящими глазами. Она, вздрогнув, прошептала прямо в его наклонившееся лицо: «Ты, Павел?» – и скрылась за захлопнутой стариком калиткой.

– Пошли долгополые гнусавить! – сказал Василий.

– Виктор, мне показалось, это была Марина.

– Какая Марина?

– Парфенова.

– Может быть: она где-то тут живет, – равнодушно отвечал тот – и заговорил о другом.

Иосиф молчал, рассеянно слушая пасынка. Дождь прошел; ветер разогнал тучи, и при тяжелых, розовеющих зарею облаках смутно блестели плоские купола Владимирской церкви и колокольни, с которой слетела на прошлой Пасхе Сенькина шапка.

IV

Тюлевые занавески скрывали противоположную стену и промозглый двор внизу. Комната была так мала, что кровать и старый комод занимали ее почти всю; при свете одной лампады тараканы медленно ползали по топленой печке. Виктор, сидя на принесенной из кухни табуретке, говорил Иосифу, помещавшемуся на шатком стуле у окна:

– Ты не очень удачно попал сегодня: у хозяев гости, может быть, в «Дунай» пойти?

– Все равно, посидим здесь.

– Будут звать к себе, неудобно отказываться.

– Что же? Можно и выйти к ним. Отчего ты ушел от нас, Виктор?

– Ну, что об этом говорить, раз ты сам не понимаешь? Конечно, ты не можешь думать, что мне очень нравится здесь, но пока это так нужно; мы, как странники, не все ли равно, где остановиться выпить чаю? И потом, люди здесь все-таки лучше Нелькиных уродов.

– Скажи, Виктор, ты не видишь Фонвизина?

– Ведь он уехал, но скоро вернется; до отъезда я видал его часто.

– Странный человек!

– Ты, Жозеф, не моги о нем говорить; нужно так хорошо его знать, чтобы понять, а лучше скажи, как у вас там: ты не ссоришься с Екатериной Петровной, доволен, счастлив?

– Да. Только мне кажется, она как-то меньше меня любит.

– Да, а ты уверен, что она тебя любила?

– Зачем же бы она шла за меня?

– Ну, это вопрос совсем другой; там больше речь шла о твоей любви. Только вот что: если тебе станет практически очень тяжело, ты скажи мне; кроме помощи сердечной, какую можем я и Соня и особенно Андрей Иванович дать тебе, я лично могу найти еще и управу на твою жену.

– Ты, Виктор?

– Да, я.

– Я думаю, не придется прибегать к экстренным мерам.

– Дай Бог; только помни.

В двери сначала тихонько, потом все громче раздался стук, и кто-то настойчиво твердил:

– Люба, Люба, отвори. Кто у тебя? Виктор, подойдя к выходу, проговорил:

– Следующая дверь.

– Merci, – отвечал хриплый голос, и снова раздался уже удаленный тот же стук и слова: «Люба, Люба».

– Кто это? – спросил Пардов.

– Гость к соседке, – спокойно ответил пасынок, закуривая папиросу.

Из-за стенки послышался высокий женский голос, хриплый посетитель изредка вступал басом. Постучавшись, вошел Броскин приглашать к себе; от него пахло пивом, но в полумраке лампады, где не замечалась помятость его широкого, как солнце, лица, он казался моложе своих 26 лет. Он присел на кровать Виктора, продолжая уговаривать молодых людей не отказать в посещении.

Из рассказов пасынка Иосиф знал хорошо историю Броскина. Москвич, веселым и расторопным мальчиком поступил он к купцу Жолтикову, торговавшему древними иконами и всяческой другой стариной. Вдовый хозяин, женившийся второй раз, седым уже, на молодой женщине, брал в свои дальние поездки за стариной пригожего Сашу, и вскоре тот сделался почти главным помощником, не считая косого Зыкова, старшего приказчика. Ему даже сходили с рук кутежи и гульба, на которые неизвестно откуда добывались деньги. Даже когда старик Жолтиков умер и молодая вдова вышла за Зыкова, Броскин продолжал служить у них по старой памяти, пока дело, поднятое родственниками покойного, не заставило его оставить темную лавку с древностями. Молодая Зыкова оправдалась в отравлении мужа и мирно заторговала с новым супругом, но Саша, бывший главным свидетелем на суде, был уволен. Он тотчас женился на Марье Ильиничне, отдававшей комнаты нестрогим девицам и состоявшей их руководительницею, переехал в это тихое пристанище, продолжая, уже на свой страх, торговлю в разнос иконами по знакомым. За товаром отчасти он ездил сам, отчасти продавал оставшийся каким-то образом у него на руках, жолтиковский. Говорили кое-что про то время, когда лицо Саши еще не опухло от пьянства и женщин, когда любил его бездетный и скупой на ласки хозяин, но и рассказывать-то про то не хочется: мало ли чего со злобы наболтать можно.