Том 2. Вторая книга рассказов

Екатерина Петровна опустилась от волнения даже спиной к стулу и, опустив руки, начала: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей», – и так до конца. Англичанин тихонько спрашивал у приспешной девицы, почему у этой дамы такие длинные желанья; та объясняла. Вся красная, отирая пот, поднялась Пардова, не слыша, как бойко отрапортовал Беззакатный свое желанье, чтобы Михаилу Александровичу Адвентову скорее прислали денег. Опять пели. Екатерина Петровна все не могла прийти в себя. Уже другой проповедник, на этот раз по-русски, говорил:

– Вы можете говорить: «Нет Бога», – а Он есть. Вы сидите в комнате и говорит: «Дождь нет», а дождь сам вдет. Никто не понимает минута. Вот дверь открыт, я ее закрываю – и онзакрыт. Господь стукает в ваш квартир, и вы Его принимаете. Всякий сердце есть готовый квартир: надо его мести и долой брать пыль. Итак, несите Господа в ваш квартир и ждите часы.

Он поклонился, и опять запели. Расходились. Часть гостей была приглашена пить чай; тетя Нелли говорила уезжавшему Иосифу:

– Нельзя же, братец, она бы еще всю псалтырь прочитала! Это хорошо, конечно; это – святая книга, но нельзя же, как говорится, до бесчувствия! Все-таки поповская кровь заговорила; ты уйми свою жену.

Иосиф целовал ручку, кланяясь и слыша, как Соня, таща за рукав Адвентова, говорила:

– Ее нельзя упускать из виду: вы видите, в каком она состоянии.

Тетя Нелли на всю переднюю сказала:

– А наша мать Софья о всех сохнет! – и спешно пошла на пригласительные знаки в столовую.

III

– Что это? Ах, контракт; хорошо… – говорила Екатерина Петровна, оборачиваясь к вошедшей горничной и рассматривая бумагу, продолжала к сидевшему поодаль мужу: – Я сказала, чтобы квартиру записали на мое имя; ведь это все равно, а тебе меньше хлопот, да и потом, в этих делах, может быть, я распорядительнее тебя: тут нужно держать ухо востро.

– Конечно, конечно, – отозвался тот. Горничная вступилась:

– И потом, барина на кухню какой-то человек с письмом просит.

– Кто такой, посланный?

– Не знаю-с, – с письмом, передать лично.

– Выйди, Жозеф, наверно какая-нибудь благотворительность: глухонемой, что-нибудь в таком роде.

– Нет, он все слышит и говорит хорошо, – вставила горничная, засмеявшись.

В кухне на табурете сидел высокий, белокурый человек в больших сапогах и картузе; при появлении Иосифа он встал, сняв фуражку и не окончив фразы, на которую громко смеялась гремевшая кастрюлями кухарка.

– У вас письмо ко мне? – спросил, подходя, Пардов.

Не вынимая конверта, парень спросил:

– Вы будете папашей Виктору Михайловичу?

– Каким папашей? У меня нет детей.

– Не могу знать, только Виктор Михайлович наказывали, чтобы письмо папаше отдать.

– Какой Виктор Михайлович? – недоумевал Иосиф.

– Да это, Иосиф Григорьевич, молодой барин послали, – заметила кухарка.

– Ах, Виктор! Да, я – его отчим.

– Что отчим, что папаша, это – все одно, – говорил посланный, весело поводя глазами и вытаскивая скомканную бумагу. – Вот, – сказал он, подавая и, понизив голос, прибавил: – а сегодня вечером очень просили в «Дунай» прийти, им нужно поговорить с вами.

– Да, – для чего-то тоже шепотом, отвечал барин, – а где это – «Дунай»?

– На Ямской.

– Я приду.

– Приходите; не больно поздно, часов в девять. Счастливо оставаться; Василий Кудрявцев, – заключил он звонко.

– Иосиф Пардов, – промолвил другой, подавая руку.

– Приятно слышать, – тряхнув волосами, отвечал Василий.

В письме уже четыре дня пропадавшего Виктора говорилось, что он поселился у Броскина на Николаевской, просит прислать необходимые вещи, оставленные на их квартире, и повторялось устно переданное Кудрявцевым приглашение на сегодняшний вечер. Иосиф не счел возможным утаить содержание письма от жены, которая говорила вполголоса с только что пришедшей Соней. Скрыл только, что в «Дунай» пойдет.

– Не думает Виктор возвращаться? – спросила Соня.

– Ничего не пишет.

Катя молча ходила по комнате; наконец, остановясь, объявила:

– Ты можешь думать, что угодно, Жозеф, но я очень рада, что Виктор не у нас. Ему свободнее и нам спокойнее; это мешало бы нам, его жизнь – понимаешь? Это для тебя. Но меня беспокоит, как он устроится: как бы он не пропал окончательно. Ты непременно ходи к нему и наблюдай, Жозеф; он тебя любит и тебе не так стеснительно, как мне, ходить, куда попало. Ты сможешь его уберечь, а к тебе, уверена, ничто не пристанет.

– Хорошо.

– Ты сделаешь это для меня: какая ни на есть, но я – мать.

– Я сделаю это и для себя самого.

– И для Виктора. Спасибо! – Она поцеловала его, опустив глаза и как-то странно краснея.

Соня, обиравшая сухие листья с цветов, не оборачиваясь, проговорила:

– Скажи ему от меня, чтобы он как можно чаще ходил ко мне; без особой нужды, не знаю, удобно ли мне будет самой к нему идти. Если будет необходимость, конечно, я пойду куда угодно.

– Я не ожидал этого от нее, – сказал Иосиф, когда Катя ушла.

– Чего?

– Что она будет меня посылать к нему.

– Мне вообще крайне тягостна вся эта история! – сказала, поморщась, Соня. – Еще Леля меня тревожит…

– А что с нею?

– Она совсем больна и воображает, что влюбилась в Сергея Павловича…