Том 2. Вторая книга рассказов

– Ну, Катя, я ухожу, желаю тебе успеха. А где Жозеф?

– У себя или у Виктора. Ты зайдешь?

– Не теперь. Я обедаю у вас, ты помнишь?

– Еще бы: Значит, до скорого.

Женщины поцеловались. Тетя Нелли спросила по уходе Сони:

– Ну что же вы, крепки, не раздумали?

– Ах, нет, что вы! я только и жажду, чтобы вступить.

– И вступите, вступите, как говорится: «стучащего не изгоню вон».

По уходе и этой гостьи, Екатерина Петровна надписала на конверте с заготовленным уже письмом «Ивану Павловичу Егереву» и вплоть до завтрака проходила по комнатам, останавливаясь перед приставленными к стенке, не повешенными еще зеркалами, и что-то обдумывала.

Из внутренних покоев донесся слабый голос поющего Иосифа. Нахмурившись, Катя прикрыла плотнее дверь и продолжала ходить, руки за спину.

II

Виктор ходил взад и вперед по своей небольшой комнате, где сидели у окна Соня и Иосиф в полусумраке, наступившем после двух часов. Мальчик еще не достиг роста отчима, но был высок и нескладен. Соня молчала, и только голос Иосифа раздавался от окна. Говорил он медленно и жалобно, что жена недовольна его дружбой с пасынком, запрещает ему ходить, куда хочется, даже не позволяет петь любезные песни.

– Она говорит: стыдно перед прислугою – будто маляр или псаломщик.

– Сама-то она поповна! – восклицал Виктор, поворачиваясь на каблуках. – И черт тебя дернул, Иосиф, связаться с нею!

– Ну, Бог с ней. Вот ты и Соня со мною, – примирительно говорил отчим.

– Положим, для этого не было такой необходимости жениться на Кате, – заметила, усмехнувшись, Соня.

– Вот я тебя еще познакомлю с Сенькой мануфактурщиком; хочешь? – прекрасный и веселый человек.

– Мануфактурщик? – спросила Соня. – Ну и что же?

– Да ничего. Конечно, не беда, что он – мануфактурщик, но он, кажется, хулиган какой-то отчаянный.

– А ты откуда это знаешь?

– Да из твоих же рассказов – откуда больше?

В двери с шумом вошла Екатерина Петровна и сразу закричала:

– Я говорила тебе, Виктор, что, раз ты хочешь жить у нас, ты должен отказаться от своих милых друзей, или, по крайней мере, чтобы они к нам не шлялись. Бог знает, что такое, еще обокрадут, убьют, да и в полиции наш дом окажется на самом дурном счету: ты думаешь, за ними не следят?

– Ходит же к нам Иван Павлович…

– Что ты хочешь сказать?

– Только то, что за ним тоже могут следить.

– Это совсем не то: не хулиган же он, не вор.

– Может быть, еще похуже.

– Ну, об этом мы после поговорим. Вот я сказала, делай, как хочешь. – И Екатерина Петровна шумно опустилась на стул.

– Катя, почему ты уверена, что все приходящие к Виктору – воры, хулиганы и так далее?

– Потому что они бедно одеты и ходят с кухни, – вмешалась Соня, до сих пор молчавшая.

Катя вскинула на нее глазами, молвив сквозь зубы:

– Ты, Соня, – святая душа и ничего в этом не понимаешь.

– Это правда, что я ничего не понимаю, но я думаю, что происходит это не от моей святости, а от чего-то другого. Да наконец, по-моему, это касается скорее Жозефа.

– Жозеф со мною согласен, – быстро возразила собеседница, поймав за руку ходившего мужа и тихонько ее пожав.

– Да, Катя, конечно, – сказал тот, останавливаясь.

– Как вы мне надоели, если б вы знали! – закричал пасынок, срываясь с места.

– Куда ты? – остановила его Соня.

– Я тебя не гоню, я только требую, чтобы к нам не шатались темные личности.

– Да знаю, знаю! Решайте тут без меня: приду еще!

– Как все вы стали нервны, – сказала Соня, смотря на захлопнутую вышедшим Виктором дверь. – Решительно, петербургский воздух вам не в пользу.

Екатерина Петровна промолчала, продолжая сидеть и нежно мять оставленную в руке мужнину руку. Ранние сумерки начинали наполнять тенью углы комнаты: наступившая тишина казалась еще большею после недавнего крика. Наконец, Соня, встав, сказала:

– Ну, пора, я иду, вечером увидимся?

– Где? – будто из воды донесся голос Пардовой.

– На Мойке же; сегодня собрание. Не трудитесь провожать: я – своя. Ты, Катя, все-таки не обижай слишком Виктора.

– Кто его думает обижать? До свиданья.

Соня расцеловалась с сидевшей Екатериной Петровной и стоявшим около Жозефом.

– Зажги свет! – прошептала Катя, когда муж, наклонившись, стал быстро и легко целовать ее лицо и шею.

– Зачем? Так хорошо! – шепотом же говорил тот, не переставая целовать.

– Милый, зажги. Не сегодня, не сейчас! – и она сама прижалась к нему.

– Но, Катя, вчера – «не сегодня», сегодня – «не сегодня», завтра – «не сегодня», когда же?

– Не сердись, Жозеф; ты знаешь, как я люблю тебя, но прошу тебя, не сегодня. Я скажу, когда. Не по-хорошему ты меня любишь.

– Я люблю, как умею. Меня это огорчает и удивляет.

– Все отлично, милый, все будет хорошо. Ты веришь мне?

– Верю.

– Значит, все прекрасно.

Жозеф в темноте вздохнул. Катя прижалась к нему, стоявшему на коленях, и, медленно поцеловав, встала, сама повернула кнопку и поправила платье и волосы.

– А что, Катя, твои опасенья?

– Насчет чего?

– Ну, насчет ребенка.

– Я была вчера у доктора; говорит: нервное, ложная тревога.

– Да? Жалко.

– Конечно, жалко, но что же делать? Я не виновата.

– Я тебя и не виню.