Том 2. Вторая книга рассказов

Давно уже была куплена «Неопалимая Купина» и продана с барышом дальше, давно уже наступили зимние дни, а Иосиф все ходил к Зыковым, прилепляясь к ним душою, ища, «куда бы голову склонить». И к нему привыкали, не стеснялись; Яков Захарыч поверял ему свои торговые дела, запутанные и не весьма благоприятные; Ольга Ивановна и Феклуша без утайки рассказывали о своих тайных выездах и пирушках, иногда вовлекая и его, молодцы ему жаловались на хозяев и друг на друга, хозяева – на них, и даже высокий старик уже не так строго взглядывал на него и иногда говорил «от божества». Иосиф бывал и в магазине, ходил ко всенощной в моленную, играл в стуколку, пел, пил, скучая, когда долго не бывал в их скромной квартире с половиками и лампадами. Как это ни странно, Марина менее других бывала с Пардовым, не всегда даже выходя из задних комнат. Говорила она мало и слова все обычные, но все большая жалость и грустная нежность сквозили в них и Иосифа тем-то беспокоили. Он и вообще чувствовал себя неспокойно, но старался не думать об этом. Дома он только ночевал, да и то не всегда, Соню даже Бог знает как давно не видел; ходил только к Зыковым, к Броскину да по трактирам. Лицо его опухло и измялось, под сердцем сосало, и временами тревога делалась непереносною. Зима значилась только в календаре, а на деле был дождь, темнота и сырое тепло.

В один особенно сырой и темный день встала Екатерина Петровна, очевидно, с левой нога, – так все сердило ее и раздражало. Впрочем, еще накануне, вернувшись откуда-то, она была на себя не похожа, даже все лицо пошло пятнами; не обедая, она просидела за столом, пока приносили и уносили блюда не тронутыми, не ответила на расспросы горничной о здоровье, написала сколько-то писем, сама их отдала посыльному и заперлась у себя в спальне с десяти часов. Утром встала еще мрачнее, оделась как для выхода, но осталась дома ходить по длинному ряду комнат. Раздавшийся звонок остановил ее прогулку; она не пошла в переднюю, а дождалась, когда сама Леля вошла к ней. Пардова, быстро подойдя к гостье и почти не здороваясь, увлекла ее в дальний угол на диван и сразу заговорила вполголоса:

– Леля, собери все свои силы; я вчера все выяснила; я видела после тебя Сергея Павловича, я не знаю, кто из вас больше любит, но для него тебе должно быть готовой на решительный шаг.

Девушка будто не слушала дальше; вся вспыхнув, она повторяла только:

– Он меня любит! Он меня любит! Может ли это быть?

– Успокойся и слушай дальше: ты должна будешь бежать с ним на время, покуда все не уладится. Ты это сделаешь для него: понимаешь? Я готова вам помочь в этом. Согласна ли ты?

– Да, да! Он меня любит, Боже мой!

– Но, Леля, услуга за услугу: вчера у тебя ничего не было, помнишь? Ничего не произошло.

Леля сразу потухла и, глядя на пристальный Катин взор, повторила: «Ничего не произошло».

– Ничего не произошло. У тебя была я, был Виктор, был Иван Павлович, но ничего не произошло. Виктора вызвала я, не желая принимать его у себя на квартире, мы поговорили, и больше ничего.

– Больше ничего, – как эхо отозвалась слушавшая.

– Леля, я говорю серьезно, – не спуская глаз с гостьи, продолжала Пардова, – вчера ничего не было. Я могу и оставить вас в покое с Сергеем Павловичем: делайте, как знаете.

– Как! нет! нет: что мы можем одни! Вчера ничего не было, – прибавила она с запинкой.

– Помни.

– Помню.

– Кто-то идет, – проговорила Пардова, выходя в переднюю на новый звонок. Долго пробыв там, она вернулась с Егеревым; казалось, он был не тем гостем, для которого Екатерина Петровна надела выходное платье. Входя, они кончали начатый, очевидно, в передней разговор.

– Вы думаете, ничего не выйдет? – спрашивал кавалер.

– Конечно, никто же не видел!

– А Леля?

Катя ничего не ответила, только промолчав, прибавила:

– Меня больше беспокоит, что ничего не вышло, чем то, что выйдет.

– Все-таки я не понимаю, как они очутились у Виктора, когда вы их сожгли?

– Он взял их раньше; я вам говорила.

Теперь уже собеседник промолчал. Леля сидела вся красная неподвижно, обеими руками стараясь удержать бьющееся сердце. Почему-то без звонка явился Иосиф, он был в видимом волнении и, наскоро поздоровавшись с гостями, громко сказал жене:

– Катя, мне необходимо поговорить с тобою.

– Подожди, найдем время. Но тот настаивал.

– Меня это слишком тревожит, чтобы откладывать; если можно, сейчас.

Лицо его было вздуто, глаза, блуждая, нехорошо блестели.

Иван Павлович сказал:

– Екатерина Петровна, вы не стесняйтесь; мы с Еленой Ивановной вас подождем.

– Какой вздор! Я знаю, что не к спеху. Иосиф, задыхаясь, проговорил:

– Катя, я тебя прошу сейчас же ответить мне. Но та его перебила, вдруг возвысив голос:

– Это мне надоело! Вы шляетесь Бог знает где, пропадаете дни и ночи и являетесь только, чтобы делать сцены при посторонних.

– Если я не бываю дома, то потому, что мне невозможно терпеть больше! Всякий вправе желать покоя и ласки.

– Ну, и ищите их, где хотите, если дома вам их недостаточно.

– Катя, перестань, прошу тебя, и дай мне полчаса поговорить с тобою.

– Нет.