Том 2

И тогда из глубин его смятения поднимался глас иной, он твердил:

— Я сделаю так! Я должен это сделать! Я так хочу!

На счастье, юный королевич умел превозмочь одолевающие его тягостные мечтания. Он пересиливал себя, научившись сбрасывать наваждение, и, как уже было сказано, в науках преуспевал и вырос в юношу прекрасного. Ни гордыня, ни зависть не овладели им. Душа его осталась чиста, и пробуждаясь, росла в нем сила.

Что же до отношений между братьями — похоже, они любили друг друга, однако с легкой примесью сострадания. Владислав не мог не видеть того, что предопределено заранее и Пршемысл во всем обделен, это побуждало Владислава быть особенно снисходительным, отчего Пршемыслу кровь бросалась в лицо. Пршемысл платил брату любовью за любовь. Но противные духу его ухищрения Владислава рождали в глубине души Пршемысла страстную мечту, дабы суждено ему было свершить дела такие, которые откроют всем истину, что и сыновья, рожденные вторыми, не хуже своих перворожденных братьев. Пршемысл был уверен, что восторжествует! Он жалел брата, которому всечасно будет стоять поперек дороги. Он уже изведал в себе силу, знал, что видит сокрытое Богом от других, что пробьет час, когда деянья тайные обретут голос и возопят.

Третий из них — король Вацлав — взирал на сыновей, Владислава и Пршемысла, с радостью превеликой. Он был предан матери своей, обожал сестру Анежку и весь род свой и сородичей и был тверд во мнении, будто люди, связанные родством, — суть члены тела единого, коих приводит в движение одна воля, одна власть, и что власть эта скрепляет воедино устремления Прше-мысловичей, объединяя в одно сердце. Он не сомневался, полагая, что время послушно этой власти, она же медленно переходит от одного короля к другому. Полагал также, что род их, не колеблясь, признает превосходство королевича Владислава, и то, что не успел свершить он сам и в чем удача обошла его, довершит счастливо Владислав.

Когда почила мать короля Вацлава Констанция, Пршемысловичи собрались в Тишновском монастыре у гроба ее.

Купы пылающих факелов, купы огней оевещали коридор.

Дядья, двоюродные братья и их жены, убранные высокими чепцами, жались к стенкам, а на площадке близ гроба стояли Вацлав с Анежкой и королевичем Владиславом. Свет факелов освещал их лица, и в пустой глазнице короля Вацлава гнездилась черная тень, черные тени змеями вились по его плащу. Плечи короля вздрагивали от горя, в печали своей окаменела Анежка, лицо же королевича покрывала страшная бледность.

— Ниспошли ей, о Боже, вечный покой и мир, — произнес далекий глас.

Узлыхав его, король пошатнулся и рухнул на грудь сына.

— Мой друг, не покинь меня! Сожми меня в своих объятиях! Обвевай своим дыханьем, поддержи, дай мне силу твою, сделай так, чтобы в объятьях твоих застонал я от боли телесной! Мой друг, кто есть опора короля? Кто утешает его в скорби? Кто наполняет жизнь ему радостью? Ах, это сын перворожденный!

Король еще продолжал говорить, и слова его еще звучали, как королевич лишился чувств. Он пошатнулся и опустился на пол. Сердце его билось чуть слышно, дыханье стало прерывистым.

И король в отчаянье и смятении взмахнул рукой и, зажав ладонью пустую глазницу, вскричал так, что голос его, разнесшись гулким эхом, оборвался вдруг, словно бадья, упавшая в пустой колодезь.

Монахиня Анежка Пршемысловна, склонившись над королевичем, отерла смертный пот с чела его, а Пршемысл, сын второй, бросившись на колени, пополз к отцу. Глаза его смотрели прямо, лицо было преисполнено достоинства, как и подобает королю, торе соединилось со страстной мечтой, и, переполненный любовью, он устремился навстречу королю Вацлаву.

Но, о Боже праведный! Король и не взглянул на младшего сына. Отолкнув его, он наклонился и подхватил бессильное тело Владислава, прижал к сердцу и унес эту драгоценную ношу. Вслед за его плащом летел, взвихрившись, воздух, колебля огни свечей и растрепав волосы стоящего на коленях Пршемысла.

Двери распахнулись перед королем, он миновал келью и на галерее едва не столкнулся с каким-то дворянином. Это был Цтибор, по прозванию Мудрая Голова.

— Соглядатай! Чего тебе надобно здесь?

Дворянин хотел ответить, но король, дважды оскорбив его, злобно перебил в страшном гневе, зачем тот увидал королевскую немочь.

Вацлав стоял, широко расставив ноги, и держал первенца своего на груди, а голова Владислава опускалась все ниже.