Том 2

Король, первый среди рыцарей, владеет тремя богатствами: есть у него душа, облаченная в одежды благочестия и принадлежащая Богу, меч, обагренный кровью и отданный славе, и, наконец, земля плодоносящая, что не принадлежит никому, кроме самого короля.

Вправе ли Вацлав колебаться? И он приказал собираться всем, кто верен ему. Созывая вельмож, он велит сгонять войско. Но из крепостей, верных ему, поспешают посланцы и говорят:

— Уже поздно, король. Бунт ширится, дворяне идут с Пршемыслом! Твоим войскам не сравниться в силе с его войском.

Дрогнул король. Повелел гнать прочь послов и немедля опустить за ними ворота.

И когда остался Вацлав один и наступила ночь и начал он засыпать, из груди его вдруг вырвался крик. Трижды повторил он имя сына своего Пршемысла. В муках, в тоске и отчаянье (ибо верно утверждение, будто отвергнутая любовь жжет сильнее ненависти) провел король ночь. На рассвете он повелел страже на стенах крепостных трубить в трубы, издавая звуки низкие и высокие. И рыцари поняли, что король собирается в путь. Когда он вместе со своей великолепной дружиной добрался до города Праги, то приказал объявить, что принимает условия Пршемысла и соглашается разделить с ним власть и страну. И сошлись тогда люди Вацлава с людьми Пршемысла для переговоров и порешили: быть договору и миру быть.

А вскоре встретились и короли.

Младший король с величайшей учтивостью приветствовал короля старшего. На юном его лице не скользило ни тени гордыни или высокомерия, он был серьезен и невелеречив, говорил неспешно, как и должно говорить тому, кто в себе уверен и кому на роду написано вершить дело правое. Король же Вацлав, отцовскому сердцу которого нанес молодой король удар, не мог. не заметить в себе некоего непостижимого изумления и счастья, что тот, кто оказался на такое способен, — был ему сыном!

Когда окончились деловые церемонии и страна была разделена и определены правомочия обоих королей, вельможи и епископ удалились, Пршемысл скинул со своих плеч плащ и воскликнул:

— Король, простите меня и отрекитесь, или помилуйте! Коли желаете наказать, то накажите, поступайте со мной и с моими бедными мечтами, как вам будет угодно, но, во имя веры в Бога единого, не лишайте меня своей дружбы! Поверьте, я предан вам всей душой. Что же касается бунта моего, то он мне предначертан свыше! Всего, о чем я мечтаю и что в моих силах свершить, я могу добиться лишь в бою. Есть сыновья перворожденные, которым дано все и которые легко приходят к власти и деяниям доблестным! Чего же стоит их первородство? Уступки и слова! Вздох, который витает и исчезает. И в противоположность им, счастливцам, тем сыновьям, что появились на свет вторыми, сам Бог назначил отвоевать свою долю мечом. И борьба та есть повеленье Божье, и архангел Михаил рассудит, кому в ней принадлежит слава. И буду ль я побежден иль стану победителем, тебя, король, стану почитать всегда!

Пршемысл продолжал свою речь, но король Вацлав с презрением пожал плечами, и сердце его сжималось от гнева.

Такова душа человеческая: насилие и даже предательство не столь больно ранят ее, сколь слово, сказанное не вовремя устами, которые всегда выражали покорность.

Вскоре папа римский в Немецкой империи призвал двинуть войска на императора. Рыцари, ленники и целые толпы дворян устремились в лагери. Одни присоединились к знаменам папы, другие пошли с полками императора. И трудно было определить, какое войско превосходит в силе и какое смелее рвется в бой. И среди тех и среди других были мужи, что искали славы и наживы.

Король Вацлав (который недавно встал на сторону папы), услыхав, что надвигается война, поспешил в Моравию и собрал там войско великое. Приумножив его полками угорскими и австрийскими, он двинулся с войском в Чехию, держа путь на Вышеград. Началась оттепель, и тяжелые кони проваливались в осевший снег, вслед за войском тучами слеталось воронье, подбирая падаль. Король выстроил полки широким рядом, потому как в следах от копыт стояла вода и Кони не могли ступать в следы старые. Конница тащилась по талому снегу, лошади с намокшими хвостами, по брюхо в воде, солдаты в насквозь промокших сапогах. Мозги затуманены ложью, надеждами и сомненьем — так и плелось войско через Иглаву, Брод, Часлав и, наконец, поползло вдоль реки к Граду.

Те, кому чертовски повезло узреть короля, спрашивали друг друга, прижмурив один глаз (чтоб было ясно, о ком идет речь):

— Ну что? %арит? Схватится с младшим королем? Или, может, правду говорят, что двинемся мы на Немецкую империю? Э! Да кто же в такое поверит!

Король, конечно, молчал. Его могучие плечи высились над плечами Бореша из Ризенбурга.

Король ехал молча, погруженный в думы, не управляя конем, а лишь опираясь тыльной стороной правой руки о луку седла и сжимая кулаки, он размышлял о младшем короле: его простодушие и твердость, его естественное желание побеждать и биться, пожалуй, даже нравились Вацлаву, однако король был оскорблен! И горло его сжимало бешенство.