Том 2

— Бореш, — ответствовал ему Пршемысл, — так уж повелось, один выходит из боя победителем, другой — побежденным. Я проиграл в честном единоборстве — о каком позоре ты говоришь? Мой щит прогнулся, но не поддался, ремни доспехов моих перебиты, но вот я стою пред тобою в доспехах. Я не бросил ни щита, ни меча своего. Ступай-ка к своему господину и старшему королю да передай, что я отвечу на все его вопросы, как и положено тому, кто не бежал бесславно с поля боя!

В январе месяце между Вацлавом и Пршемыслом начались переговоры. Большая часть земель и власть перешли к Вацлаву, а Пршемыслу оставалось довольствоваться лишь малой толикой. Свары утихли, и похоже было, что должно наступить согласие, ведь оба государя испытывали друг к другу чувства теплые. Они любили друр друга, но монаршие устремления разделяли их, словно гремящая кольчуга, словно доспехи военные, и мешали упасть друг другу на грудь.

Они любили один другого, но их разделяли громы и сполохи битвы. Король Вацлав видел, что поползновения Пршемысла простираются от края до края земли Чешской. Вацлав понимал, что в мыслях своих тот не может примириться с потерей ни единого города, ни деревни, видел, что тот втайне стягивает новые силы. Но Вацлав был так же непримирим и, желая противостоять этому, попросил помощи у Австрии, а папу умолял наказать Пршемысла и епископа Микрлаша, ибо воспротивились они воле архипастыря и помогают гибеллинам.

В начале февраля 1249 года Вацлав подошел к городу Праге, по оттягивал время штурма. А так как за крепостными стенами случались стычки, король приказал войску отходить к Жатцу, а сам перебрался в крепость Звиков.

Пршемысл, увидев сильное войско Вацлава, послал в крепость епископа Миколаша, да еще кустода Германа, и пробста Тобиаша, и архидьякона Радослава, чтобы спросили короля, что-де он замышляет и какова будет его милость?

И, встав перед королем, молвил епископ Миколаш:

— Король, ты победил в бою, и во власти твоей покарать иль помиловать! Молви, в какую сторону склоняешься ты: к милости или к мести? Хочешь ли ты и впредь наказывать сына своего?

— Так вот кто, — ответствовал ему король, — нашептывает Пршемыслу злобные советы! Это ты, кто первым взбунтовался против короля! Это ты, епископ, ослушавшийся указаний папских!

После чего с лицом, искаженным яростью, распахнул Вацлав настежь двери в темную залу и выдал епископа воинам, приказав заточить его в башню вместе с кусто-дом Германом и пробстом Тобиашем, а также архидьяконом Радославом.

Когда мороз и ветры, проникнув сквозь щели в стенах, выстудили темницу и в ночной тишине стало казаться, будто башня качается, накреняясь из стороны в сторону, и когда тяжесть громоздящегося времени сдавила епископу глотку и, стянув, собрала в морщины кожу на его лице, стражники повели его в залу, где пылал огонь и слуги позвякивали серебряными сосудами и где в углу сидел музыкант, сопровождавший свои стихи игрой на лютне. Король жестом оборвал музыку и повелел чтецу умолкнуть. Потом обратился к епископу:

— Епископ, две силы противоборствуют друг другу в борьбе за господство над миром. Первая — светла и согласна с законами добрыми, вторая же нарушает порядок и посягает на признанные законом права, она, подобно ночной сове, любит темноту. Где место твое, епископ? На стороне первых или тех, других? На стороне короля и папы или на стороне тех, кто пошел против закона?

Окончив речь, король подал знак музыканту продолжать, и лютня ожила. Епископ мог вкушать пищу духовную, но телесной не получил и вскоре был водворен обратно в холодную башню.

Но вот прошло еще время, и королевские слуги привели епископа в храм.

Это было пятое воскресенье поста — Judica, и лишь два малых колокольца вызванивали негромкими голосами. Дворяне и вельможи, пришедшие на богослужение, преклонили колена пред распятием и держались так, словно пасхальная неделя уже наступила. Епископ вопросил, что это значит, и тогда печальные священнослужители отвели своего пастыря пред королевские очи, и тот сказал:

— Наместник Христа на земле и владыка всех душ христианских, который благословил и тебя тоже, скорбит! Гневно и без всякого снисхождения взирает он на деяния твои и повелевает, чтоб принял ты покаяние в облачении церковном и при звоне колокольном и держал пост, докуда беспорядки и предательство будут обременять мое королевство! Таков его приказ, и такова же моя воля. Обоймет тебя узилище, словно плащ, сотканный изо льда, голод тебя опояшет, тьма пронзит до глубины зениц, ад ожидает тебя, коли ослушаешься ты приказнья сего. Но ежели возвратишься ты к деяниям, достойным пастыря, и к послушанию, то власть твоя возрастет, имущество приумножится, и обретешь ты приязнь и отпущение грехов и войдешь в честь великую!

После того призвал король монахов и священников, которые пожаловали из города Рима с папской буллой, и те, бросившись на колена и протягивая к епископу руки, в плаче и рыданьях согласным хором молили его:, — Отрекись от своих заблуждений! Возвратись в лоно Церкви! Не противься! Избегни геенны огненной!