Том 2

А король Пршемысл и Цтибор тем временем добрались до города Праги. И ровно в полдень, въехав в него через восточные ворота, оказались возле храма святого Якуба. Король остановил свою кобылу и молвил:

— Друг мой, я что-то не слышу колокола, а что есть время христианина без звона колоколов? Нет отсчета часам нашим, и мир безрассуден, душа же и благочестие наше изнемогают от тишины. И потому ступай, друг мой, и вели притащить сюда звонаря, прикажи ему повиснуть на веревках в звоннице и раскачать колокол что есть силы.

Иль не предписывает того наша святая вера?

Цтибор, повинуясь королевской воле, привел звонаря. И звонарь, перекрестившись (ибо знал, что преступает запрет епископа), с превеликим страхом повис на веревках.

При милом его сердцу благовесте король бросил поводья и, скрестив руки, пустился не спеша по кривой улочке к дому некоего Кунчика, который был пражским мещанином и торговал изделиями из воска. Кунчик в тот час усаживался к трапезе. Услыхав, однако, колокол, он замер, словно над ним, полыхнув огнем, разверзлись небеса, и зажал уши руками. Выбежавши на улицу, он принялся вопить:

— Несчастные! Иль лишился звонарь рассудка и хочет погубить весь город? Иль сам дьявол дергает за веревки колоколов! Во имя мук, принятых святыми, во имя страстей Спасителя нашего! Разве не знаете вы, что ликующий глас колоколов ныне за грех почитается? Или неведомо вам, что проклятие падет на город? Или неведомо вам, что ликованье навлечет погибель на дома городские? Отрубите звонарю руки! Обверните удушающую веревку вокруг его глотки!

Так вопил он и метался и, совсем потеряв голову, не видел и не слышал ничего вокруг. Но король остановил свою кобылу рядом с ним и сказал:

— Может, позабыл ты заповеди христианские, может, сарацин ты иль не слыхал никогда, что в голосах колокольных — благовест ангелов, обращенный к пастырям?

Услыхав слова эти, произнесенные голосом звучным, Кунчик стал понемногу приходить в себя и, распознав по сверкающим одеждам, благородной осанке и по тем почестям, которые оказывали ему знатные дворяне, сопровождающие его, — короля, отвечал ему так:

— Я — христианин, король, и воспитан в вере святой, но припоминаю я, будто епископ и папа учинили вердикт, касательный колоколов.

— Эге, — воскликнул король, — ну, а как сказано в святых песнопениях? Молитесь и гласом славьте Бога Создателя и взывайте к Нему инструментами и колоколами!

Мой отец, старший король, постигнут немощью странной, и звонкий колокол, прекрасный колокол Господень стал ему чудиться злокозненным, и потому просил он папу, чтоб умолкали колокола повсюду, куда бы он ни приехал. Но разве действует это решение в городе Праге, где правлю я — младший король? Разве это не кривда, не насилие? Ведь город Прага по договоренности, мирно отдан мне!

После чего приказал Пршемысл мещанину подняться с колен, и поспешать к Якубскому храму, и бить собственноручно в колокол до семи часов. И поплелся Кунчик к храму, молясь и взывая к Богу, чтобы простил его прегрешение, и стал звонить в колокол и звонил до указанного часа. Когда прошло время, он кинулся наземь, ожидая, что посланник Божий сметет его с порога звонницы. И мерещилось Кунчику, что, послушавшись короля, он предал Бога своего, и воспылал тогда Кунчик страшным гневом к тем, кто принудил его впасть во грех.

Из-за этой-то истории с колоколом, но, конечно, многим более под влиянием монахов и щедрых посулов короля Вацлава случилось так, что по всей земле и в городе Праге усилилось влияние его приверженцев, и мещане стали с неохотой слушаться приказов Пршемысла.

Им казалось, будто смогут они сделать выбор между младшим королем и королем старшим, казалось, будто Бог и мудрость Его сопутствуют отцам, но сыновья (как и век наступающий) ненадежны — увы, их смех грозен, словно буря, взгляд дерзок, они жестоки и жадны к жизни: спать иль бодрствовать, утратить иль обрести, была не была, — только б схватиться, сойтись грудь в грудь и померяться силой!

И мещане вроде получили возможность выбрать, куда приклониться. Куда, как не к тому, кто уже умудрен годами и кто стоит на поле брани в союзе со всемогущим папой?

Случилось так, что Кунчик, тот самый, которого заставили, ухватившись за веревку, бить в колокол в костеле святого Якуба, вошел в сговор со своими дядьями, сидящими в совете коншелов, а те с дядьями своими и со всеми зятьями и с подмастерьями, работающими в их мастерских, и в один из дней, а быть может, и в ночь, стояли они, затаив дыханье, с горящими ушами и руками холодными, словно лед, у ворот святого Бенедикта (у самых Кожевенных домов), чтобы, изловчившись, наброситься на стражу и открыть ворота людям короля Вацлава.

Тьма — хоть глаз выколи. В подворотне пана Кунчика жмутся человек десять лопоухих. Один то и дело поправляет шапку, другой, ошалевший, словно лис, которого выкурили из норы, хватается за нос, чтобы не чихнуть, третий трясется, пятый пыжится, выпячивает грудь, обтянутую курткой, чтобы не подумали, будто он со страху не дышит, а десятый, которого Господь Бог одарил храбрым сердцем, шутит: