Том 20. Плодовитость

Однако Матье и Марианна легли не сразу. Оба считали, что Роза плохо выглядит, взор ее потускнел, да и вид такой, будто она выпила лишнее. Возвращаясь домой, она снова пошатнулась, и родители убедили ее поскорее лечь в постель, хотя она жаловалась только на небольшую одышку. Когда она ушла к себе в комнату, находившуюся рядом с их спальней, они все еще не решались лечь: мать несколько раз заходила к Розе убедиться, что она хорошо укрыта, что она спокойно спит, а отец бодрствовал у лампы, встревоженный и задумчивый. Наконец она крепко уснула, и родители, оставив дверь в ее спальню приоткрытой, еще немного поговорили вполголоса, стараясь успокоить друг друга: ничего страшного, хорошенько выспится — и все пройдет. Они тоже легли, — вся ферма умолкла, скованная сном до первых петухов. Но около четырех часов, еще до рассвета, глухой, придушенный стон: «Мама! Мама!» — разбудил супругов. Они вскочили, они дрожали всем телом, ступая по полу босыми ногами, шаря в темноте свечу. Это кричала Роза: она задыхалась, билась в новом приступе жесточайшего удушья. И снова, как в первый раз, спустя несколько минут она пришла в себя, ей стало легче, и родители, несмотря на свою тревогу, предпочли никого не звать и дождаться утра. Особенно же напугало их то, что Роза сразу как-то вся изменилась: лицо ее распухло, исказилось гримасой, словно какая-то злая сила за одну ночь подменила их дочь. Однако Роза снова уснула, словно забывшись. Не шевелясь, боясь нарушить ее покой, они бодрствовали, ждали, вслушиваясь, как оживает ферма вместе с занимавшимся днем. Часы пробили пять, потом шесть. Без двадцати семь, увидев во дворе Дени, который должен был семичасовым поездом возвратиться в Париж, Матье торопливо сбежал вниз и попросил его зайти к Бутану: пусть доктор приедет немедленно. И когда после ухода сына он снова поднялся к Марианне, по-прежнему не говоря никому ни слова, никого не позвав, начался третий приступ. На сей раз он оказался роковым.

Роза приподнялась, раскинув руки, приоткрыла рот и простонала:

— Мама! Мама!

Потом, в последнем порыве, в последней вспышке жизни, она соскочила с постели, сделала несколько шагов, добрела до окна, стекла которого золотило восходящее солнце. С секунду она стояла, прислонившись к оконнице, — обнаженные ноги, обнаженные плечи, прекрасная в своей девичьей наготе, с тяжелыми, разметавшимися волосами, покрывавшими ее царственной мантией. Никогда еще не казалась она такой красивой, такой очаровательной, никогда еще не излучала такой силы и любви.

— О! Как я страдаю! Это конец, я умираю!

Отец бросился к дочери, мать поддерживала ее, обнимая обеими руками, готовая защитить от любой опасности.

— Не говори так, девочка моя! Ничего страшного. Это приступ, он сейчас кончится… Умоляю, ляг! Твой добрый старый друг Бутан уже в дороге, завтра ты будешь на ногах.

— Нет, нет!.. Я умираю, это конец!..

Она упала им на руки, они едва успели подхватить ее и уложить в постель. Все произошло с быстротой молнии, — она скончалась без единого слова, без единого взгляда, в несколько минут ее унесло воспаление легких.

Бессмысленный и роковой удар, словно слепым взмахом косы, сгубил прелестное цветение весны. Это было так жестоко, так невероятно и неожиданно, что отчаяние в первые минуты отступило перед каким-то оцепенением. На крики Марианны и Матье сбежались все: сначала ферму наполнило страшное волнение, затем все впало в мертвую тишину, все прекратилось — и работы, и сама жизнь. Тут же толпились и остальные дети, растерянные, подавленные: маленький Николя, который еще ничего не понимал; Грегуар — вчерашний паж; все три фрейлины — Луиза, Мадлена и Маргарита; и самые взрослые — Клер и Жерве, которых эта смерть потрясла больше, чем остальных детей. Но в дороге были еще другие, старшие, — Блез, Дени, Амбруаз, которые в этот момент катили в Париж, ничего не подозревая о страшном ударе, неожиданно обрушившемся на семью. Где-то их застигнет ужасное известие? В какой жестокой тоске вернутся они домой! И врач, который спешит сюда. И вдруг в тишину первых минут безмолвного смятения ворвался вопль Фредерика, жениха, потерявшего свою невесту и рыдавшего от безысходного горя. Он совсем обезумел, хотел покончить с собой, твердил, что это он убийца, что он должен был запретить Розе ехать на велосипеде в грозу. Пришлось силком увести его с фермы, так как могло произойти новое несчастье. Его неистовые крики, казалось, переполнили чашу горя, и хлынули слезы, раздались рыдания, убивались несчастные родители, братья, сестры, горевал весь потрясенный Шантебле, куда впервые пожаловала смерть.