Том 27

О книгах для Флейшера я позаботился. Ваша переписка, помещенная в начале сборника, интересна[395]. То, что пишет Бауэр об Аммоне, превосходно[396]. Статья «Горе и радость теологического сознания»[397] кажется мне не очень удачным переложением отдела «Феноменологии» — «Несчастное сознание». Афоризмы Фейербаха не удовлетворяют меня лишь в том отношении, что он слишком много напирает на природу и слишком мало — на политику. Между тем, это — единственный союз, благодаря которому теперешняя философия может стать истиной. Но выйдет, пожалуй, так, как это было в XVI столетии, когда наряду с энтузиастами природы существовали и энтузиасты государства. Больше всего мне понравилась критика, которой подверглась добрая «Literarische Zeitung»[398].

Вы, вероятно, прочли уже самозащиту Бауэра[399]. На мой взгляд, он никогда еще не писал так хорошо.

Что касается «Rheinische Zeitung», то ни при каких условиях я не останусь. Я не могу ни писать под прусской цензурой, ни дышать прусским воздухом.

Только что пришел ко мне старшина местной еврейской общины и попросил составить петицию ландтагу в пользу евреев, — я это сделаю. Как мне ни противна израильская вера, но взгляд Бауэра кажется мне все же слишком абстрактным. Надо пробить в христианском государстве столько брешей, сколько возможно, и провести туда контрабандой столько рационального, сколько это в наших силах. По крайней мере, это надо попытаться сделать, — а ожесточение растет с каждой петицией, которую грубо отклоняют.

Впервые опубликовано в журнале «Documente des Socialismus», Bd. I, 1902 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

12 МАРКС — ЛЮДВИГУ ФЕЙЕРБАХУ [400] В БРУКБЕРГ

Крёйцнах, 3 октября 1843 г.

Милостивый государь!

Доктор Руге несколько месяцев тому назад, проездом, сообщил Вам наш план издания «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» и одновременно получил от Вас обещание сотрудничества. Дело теперь настолько налажено, что местом печатания и издания выбран Париж, и первый месячный выпуск должен появиться до конца ноября.

До моей поездки в Париж, которая состоится через несколько дней, я не мог не совершить небольшую эпистолярную прогулку к Вам, поскольку я не имел возможности лично познакомиться с Вами.

Вы — один из первых писателей, провозгласивших необходимость французско-немецкого научного союза. Поэтому Вы, несомненно, одним из первых поддержите предприятие, которое имеет целью претворить в действительность этот союз. Дело в том, что существует план опубликовать promiscue^{574} произведения немецких и французских авторов. Лучшие авторы в Париже дали свое согласие. Мы были бы очень рады получить от Вас какую-нибудь статью, а у Вас, вероятно, лежит что-нибудь наготове.

Из Вашего предисловия ко второму изданию «Сущности христианства» я почти с уверенностью могу сделать заключение, что Вы заняты обстоятельной работой о Шеллинге или хотя бы предполагаете написать еще что-нибудь об этом хвастуне[401]. В самом деле, это был бы славный дебют!

Шеллинг, как Вы знаете, — 38-ой член Германского союза. Вся немецкая полиция находится в его распоряжении, в чем я однажды сам имел возможность убедиться как редактор «Rheinische Zeitung». Дело в том, что цензурная инструкция не пропускает ничего, что направлено против святого Шеллинга. Поэтому в Германии можно критиковать Шеллинга только в книгах объемом больше 21 листа, а книги больше 21 листа — это не книги для народа. Книга Каппа заслуживает всяческого одобрения, но она слишком обстоятельна и в ней выводы неудачно оторваны от фактов. К тому же наши. правительства нашли способ обезвредить подобные произведения. О них нельзя писать. Их либо замалчивают, либо разделываются с ними с помощью нескольких презрительных реплик в немногочисленных официозных изданиях, где помещаются рецензии. Сам великий Шеллинг делает вид, что ничего не знает об этой критике, и ему удалось, устроив фискальный шум по поводу стряпни старого Паулюса[402], отвлечь внимание от книги Каппа. Это был мастерский дипломатический прием!

А теперь представьте себе, что Шеллинг будет развенчан в Париже перед лицом всех французских писателей! Его тщеславие будет задето, прусское правительство будет уязвлено самым неприятным образом; это будет удар по внешнему суверенитету Шеллинга, а тщеславный монарх больше дорожит своим внешним суверенитетом, чем внутренним.