Том 3

«Понимаю, понимаю, — сказал Семен Афанасьевич. — Ты есть председатель колхоза „Заре навстречу“?» — «Истинно так! Семен Афанасьевич, разве ты меня первый раз видишь? Ты же сам меня выдвигал в председатели. Неужели не узнаешь? Каргин я, Степан Степанович». — «Разберемся, разберемся, — вежливо говорил Семен Афанасьевич. — А можеть, ты Наполеон или Суворов?» — «Нет, я Каргин. Председатель „Заре навстречу“. Погляди карточки. Там есть Каргин, Степан Степанович». — «Хорошо, хорошо, посмотрим и карточки. — Семен Афанасьевич пересмотрел все карточки. — Нету здесь Каргина. Мария Лукьяновна Овчаренкова есть, а Каргина нету». — «А где же я теперь? — удивился Каргин. — В каких же карточках я состою?» — «Можеть, в этих? — Семен Афанасьевич взял другие карточки и начал смотреть их. — Вот, верно, тут как раз ты и есть…» — «А какие это карточки?» — «Рядовых членов колхоза». — «Не можеть того быть! Это же — колдовство Маруси! Она и карточки заколдовала. Не верь тому, Семен Афанасьевич. У меня же машина была. Да ты помнишь мою машину. У всех председателей были „Победы“ да „газики“, и у меня одна „зла“. Такая голубая, вся блестящая». — «Так-так, хорошо, значит, была блестящая машина, — согласился Семен Афанасьевич. — Была, а теперь нету? Был и дом, а теперь нету? А куда все это девалось?» — «Я же говорил. Маруся отобрала. — И опять у Каргина слезы на глазах. — Не одна Маруся отобрала, а с людьми. Но без Марусиного колдовства сами наши люди такое безобразие не свершили бы. Это Марусины проделки! Но мне не жалко машину. Машину можно купить новую. Мне не жалко домашности. И дом можно новый построить, еще лучше прежнего. Но ить Маруся должности меня лишила! Вот что обидно! И я прошу тебя, Семен Афанасьевич, сперва верни мне должность. Ты же можешь, Семен Афанасьевич!» — «Должность вернуть — штука трудная, — спокойно отвечал Семен Афанасьевич. — Машину или домашность еще можно вернуть, это верно. Через суд. А должность даже и через суд не вернешь. Такое и мне не под силу». — «А кому такое под силу?» — «Известно кому — людям, — спокойно отвечает Семен Афанасьевич. — Ежели люди пожелают, то они все могуть». — «Как же мне теперь жить, Семен Афанасьевич? — И рухнул Каргин на колени. — Верни мне должность, Семен Афанасьевич! Верни и накажи Марусю! Это ее проделки!» — «Ладно, ладно, — все так же спокойно говорил Семен Афанасьевич. — Встань, Каргин, и успокойся. Попей воды. То, что Маруся так себя непристойно вела, — это нехорошо с ее стороны. Но ты не расстраивайся. Мы создадим авторитетную комиссию. Она вникнет, разберется. — Позвонил по телефону и сказал: — Карету „Скорой помощи“! Быстро!»

— И карета примчалась мигом, — сказал Кузьма. — Двое дюжих мужчин в белых халатах накинули на Каргина широченную сорочку из прочного полотна, с длиннющими рукавами. Каргин не сопротивлялся, только жалобно посмотрел на Семена Афанасьевича и спросил: «Это зачем же?» — «Подлечиться тебе надобно, Каргин. Нервы у тебя. Так что иди, иди и не огорчайся. Медицина тебе добра желает».

— И увезли? — спросил Холмов.

— Еще как! С шиком, как миленького. — Кузьма помолчал, долго и задумчиво смотрел на море. — Те, кто видал Каргина в больнице, рассказывали, что сильно он там переживал и страдал. Врачам все доказывал, кто он и что он. Ну, врачи — люди сдержанные, терпеливые. Молча слушали жалобы и молча делали свое дело. Все дознавались, какая болезня насела на Каргина. Врачи его исследуют, а Каргин кричить: «Верните мне должность! Все верните, что у меня было!» Врачи ему ни слова. Будто и не слышуть. А Каргин свое: «Верните должность! Все отдайте, что у меня было!» А как можно вернуть? Медицина-то в таком вопросе бессильна. У врачей свое — дознаться, в чем же болезня Каргина. И дознались-таки: болезня у него приключилась на почве лишения власти. Болезня тяжелая, дажеть опасная для жизни. Сказали ему, что на прополке и на прочих работах Каргин вполне можеть соответствовать, а повыше — нельзя. С тем и отпустили беднягу.

— И как же он жил дальше? — спросил Холмов.

— Не жил, а мучился, — продолжал Кузьма. — Сам мучился и других возле себя мучил. Начал выделывать такие коленца, что беда! И все кричить: «Безобразие! Кто позволил? Я сам себе верну должность!» Ходил в той же потрепанной одежонке, в черевиках на босую ногу. Оброс весь, как дьявол, глаза блестять — смотреть на него страшно. Бедная Паша извелась от горя. А Каргин возомнил себя уже не председателем, а каким-то особым лицом, вроде бы министра. Каждое утро, еще до рассвета, приходил в кабинет. Ежели сторож не пускал — прорывался силой. Усаживался за стол, и в эту минуту был он собой такой тихий, довольный. Кричал: «Эй! Кто там есть? Зовите людей! Пусть идуть ко мне люди! Всех приму, всех выслушаю!»