Том 3. Гражданская лирика и поэмы

Сюда! Без ответа кровь не останется. Залп! Дымный хребет по Одеру тянется. Залп! Гранитные ноги трясутся у Альп. Мертвый берлинец лежит у тренога. Тревога! Зенитки зацокали. Тяжелые бомбы воют в луче. Фридрих дер Гроссе на цоколе качается в бронзовом параличе… Лопнул в цейхгаузе Зигфрида панцирь… Achtung, Panzern! Советские танки идут. Разодран снарядом бетонный редут. Свершается месть — проходят по зданиям трещин морщины. Орудия указующий перст наводят на ад броневые машины. Советский снаряд в берлинском саду! Пусть немцы сегодня побудут в аду, в кипящем металле, чье жжение испытали мы в сорок первом году! Пусть тучные бюргеры ежатся, спрятавшись! Пусть их погребают кирхи и ратуши, как в Минске детей погребали дома! Пусть злые Брунгильды сходят с ума! Грядет Справедливость сама, как бомбовоз, качая весами. Штурмовики скользят над дворцами. Пылает Берлин. Багровее мгла. Тиргартен затоплен толпами беженцев. В преступное сердце фашистского бешенства вонзается наша стрела! За Одер, на западный берег! Вон — цепи немецкие, бей их! По скользкому салу, за ледостав, на хмурые стены берлинских застав! Десанты лежат на стреляющих танках, и наши бойцы в измятых ушанках спешат в боевой искропад, в шинелях, истертых глиной Карпат и шершавым асфальтом Варшавы. Их глаза от бессонниц кровавы. Но ищут они — переправы! На лицах рубцы. Все дороги истрогали ноги. На руках ожоги. Это возмездья бойцы.

На серую дюну вырвался танк, в оспинах многих атак, седым посеребренный холодом. Как мамонт, повел по воздуху хоботом. Пулеметом сказал: «Так, так, так…» И вот из гигантского тела стального, прикрывшись ладонью от света дневного, в пояс поднялся советский солдат, забрызганный кляксами смазки. Ноги его гудят от суточной тряски. Одернул лоснящийся комбинезон, глазами обвел чужой горизонт, где в дымке — крыши и трубы. Оперся о грубый металл своего многотонного ящера, подумал: «Зима — ничего! Подходящая. И то ничего, что руки гудящие, и то ничего, что в масле щека». В Одер глядит не без смешка, на его помраченную воду: «Вот и привез из Москвы непогоду, поземка-то как извивается!» Привстал над рекой: «Вот он, Одер, какой!» И сам себе удивляется: «Силен же советский боец, какой отмахал по Польше конец! А можем и больше. И до Берлина достанем огнем, и эту речушку перешагнем, хотя, конечно, широкая… — молвил, по-волжскому окая. — А кончим войну — река как река, не мелка, судоходна и широка…»

Справа за лесом начался обстрел, и танкист на мгновенье вокруг посмотрел, и всюду, где дюна, бугор или дерево, тянулось на запад от Одера серого орудье советского танка. Коротка у танкистов стоянка! Еще второпях из фляги хлебнул, заглянул деловито под горку да завернул махорку в обрывок «Das Reich» и себе самому подмигнул: «Есть на чем воевать! Отец на коне сражался у Щорса, а я в броне…»

Знает ли он, как ждут его тихие села, в снегах, как невеста, в белом, к венцу? Как у краковских древних костелов полька спешит навстречу к бойцу и, рукою держа распятие медное, щекой прижимается бледною к обожженному боем лицу? Знает ли он, что мыслит о нем серб-партизан, управляя конем на горном обрывистом скате? И чех в городке, объятом огнем, и в Праге на уличке Злате? Знает ли он, как в схожей с полтавскою хате шепчет хорват иль словен простые слова о русском солдате: «Брате, буди благословен!..»

И в снежном дыму родных деревень — радужный и реальный — виден завтрашний день… Перед приказом звучит перебор окрыленный рояльный, мир восходит еще на ступень. Звон звучит обещающе, медленно, длинно, будто из воли возникает былина о взятии нами Берлина… Вот — от Спасских ворот Москву озарит гигантская вспышка, и видною станет каждая вышка, и вверх фейерверк! И вздрогнет земля в потрясающем гуле тысяч — «Победа!» — орущих орудий, и в красно-зеленой мелькающей мгле — Царь-пушка ударит в Кремле, и только ли? Да здравствует гром! Старинная медь с серебром воскреснет в Царь-колоколе! Прожекторы бросят лучи небу на звездное платье. Кольчуги, щиты и мечи зазвучат в Оружейной палате. Гром во славу Советской страны! Ленинский стяг по небу простерся. В музее Гражданской войны озарятся полотна Фрунзе и Щорса. Материнские руки к Западу вытянутся, и в них венки. К седым и гордым учительницам придут возмужалые ученики. Токарь завода «здравствуйте!» скажет и чертеж посмотрит на свет. Отцу лейтенант-комсомолец покажет полученный в битвах партийный билет. Набухайте почками, ветки, затемнение с окон прочь! Двое пойдут к той самой беседке, где прощались они в июньскую ночь. И там, где за Родину лег, в мраморном зареве мирных морозов, изваянный скульптором, встанет Матросов на перекрестке многих дорог. В касках врагов на зеленых долинах сварят обед пастухи. И на обороте плана Берлина поэт напишет стихи, осененные светом рассветным. Он зарифмует «кровь» и «любовь», без боязни быть трафаретным. И важным покажется спор живописцев о цвете и свете. Дети! Для ваших построятся глаз — новые книги на полках читален…