Том 3. Стихотворения, 1972–1977

Захлопывается, закрывается, зачеркивается столетье.
Его календарь оборван, солнце его зашло.
Оно с тревогой вслушивается в радостное междометье,
приветствующее преемствующее следующее число.
Сто зим его, сто лет его, все тысяча двести месяцев
исчезли, словно и не было, в сединах времен серебрясь,
очередным поколением толчется сейчас и месится
 очередного столетия очередная грязь.
На рубеже двадцать первого я, человек двадцатого,
от напряженья нервного, такого, впрочем, понятного,
на грозное солнце времени взираю из-под руки:
столетия расплываются, как некогда материки.
Как Африка от Америки
когда-то оторвалась,
так берег века — от берега —
уже разорвана связь.
И дальше, чем когда-нибудь,
будущее от меня,
и дольше, чем когда-нибудь,
до следующего столетья,
и хочется выкликнуть что-нибудь,
его призывая, маня,
и нечего кликнуть, кроме
тоскливого междометья.
То вслушиваюсь, то всматриваюсь, то погляжу, то взгляну.
Итожить эти итоги, может быть, завтра начну.
О, как они расходятся,
о, как они расползаются,
двадцатый
и двадцать первый,
мой век
и грядущий век,
для бездн, что между ними трагически разверзаются,
мостов не напасешься,
не заготовишь вех.

«Поезд двигался сразу в несколько тупиков…»

Поезд двигался сразу в несколько тупиков —
у метафор для этого есть большие возможности.
Путь движения поезда именно был таков,
потому что у поезда были большие сложности.

Поезд должен был свергнуться в несколько пропастей,

каждой из которых было достаточно слишком.
Наблюдатели ждали только очень плохих вестей
и предавались только очень печальным мыслишкам.

Несколько пророков оспаривали честь

первого предсказания гибели поезда этого.
Несколько пороков, они говорили, есть,
каждого с лихвою достаточно для этого.

Несколько знаменитых похоронных контор

в спорах вырабатывали правильное решение:
то ли откос угробит, то ли погубит затор, —
даже не обсуждая предотвращенье крушения.

Чай уже разносили заспанные проводники,

заспанные пассажиры лбы прижимали к окнам,
дни, идущие в поезде, были спокойны, легки,
и домино гремело под предложение «Кокнем!».

«Есть итог. Подсчитана смета…»

Есть итог. Подсчитана смета.
И труба Гавриила поет.
Достоевского и Магомета
золотая падучая бьет.

Что вы видели, когда падали?

Вы расскажете после не так.
Вы забыли это, вы спрятали,
закатили, как в щели пятак.

В этом дело ли? Нет, не в этом,

и событию все равно,
будет, нет ли, воспето поэтом
и пророком отражено.

Будет, нет ли, покуда — петли

Парки вяжут из толстой пеньки,
сыплет снегом и воют ветры
человечеству вопреки.

«Ракеты уже в полете, и времени вовсе нет…»