Том 3. Стихотворения, 1972–1977

Жилец схватился за жилет
и пляшет.
Он человек преклонных лет,
а как руками машет,
а как ногами бьет паркет
схватившийся за свой жилет
рукою,
и льется по соседу пот
рекою.

Все пляшет у меховщика:

и толстая его щека,
и цепь златая,
и белизна его манжет,
и конфессиональный жест —
почти летая.
И достигают высоты
бровей угрюмые кусты
и под усами зыбко
бредущая улыбка.

А я — мне нет и десяти,

стою и не могу уйти:
наверно, понял,
что полувека не пройдет
и это вновь ко мне придет.
И вот — я вспомнил.

Да, память шарит по кустам

десятилетий. Здесь и там
усердно шарит.
Ей все на свете нипочем.
Сейчас бабахнет кирпичом
или прожекторным лучом
сейчас ударит.

ТРИБУНА

Вожди из детства моего!
О каждом песню мы учили,
пока их не разоблачили,
велев не помнить ничего.
Забыть мотив, забыть слова,
чтоб не болела голова.

…Еще столица — Харьков. Он

еще владычен и державен.
Еще в украинской державе
генсеком правит Косиор.

Он мал росточком, коренаст

и над трибуной чуть заметен,
зато лобаст, и волей мечен,
и спуску никому не даст.

Иона рядом с ним, Якир

с лицом красавицы еврейской,
с девическим лицом и резким,
железным
                     вымахом руки.

Петровский, бодрый старикан,

специалист по ходокам,
и Ба́лицкий, спец по расправам,
стоят налево и направо.

А рядышком: седоволос,

высок и с виду — всех умнее,
Мыкола Скрыпник, наркомпрос.
Самоубьется он позднее.

Позднее: годом ли, двумя,

как лес в сезон лесоповала,
наручниками загремя,
с трибуны загремят в подвалы.

Пройдет еще не скоро год,

еще не скоро их забудем,
и, ожидая новых льгот,
мы, площадь, слушаем трибуну.

Низы,

         мы слушаем верхи,
а над низами и верхами
проходят облака, тихи,
и мы следим за облаками.

Какие нынче облака!

Плывут, предчувствий не тревожа.
И кажется совсем легка
истории большая ноша.

Как день горяч! Как светел он!

Каким весна ликует маем!
А мы идем в рядах колонн,
трибуну с ходу обтекаем.

КОМАНДИРЫ