Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

Тогда военный избоченился, перевернулся на одной ноге и крикнул: «Помилуй бог! Врешь ты, молодец… Помилуй бог! Это я Суворов-то, а не ты!»

Тут все мальчишки загалдели: «Он не врет, он верно — Сашка Суворов. Его вчерась батька драл…»

Военный захохотал и молвил: «Ну, стало быть, Суворов на Суворова наехал. Айда, ребята, в городки!»

Поставили городок, он выбрал из кучи палку самую толстую, поп любил этой палкой играть, да как ахнет! Рюхи, будто галки, в разные стороны полетели, аж завыли, вот как он саданул, несмотря, что небольшого роста да сухонький. Тут подошел к нему старый солдат с тюрючком и говорит: «Ваше превосходительство, не отведаете ли курочки?»

Ребята и рты разинули. А Сашка и говорит: «Нет, ты не генерал. Эвот наш природный барин „ваше превосходительство“ зовется, генерал он, — так у него лента со звездой, а медалей да крестов полна грудь, курице некуда клюнуть». — «А кто же я?..» — «А ты, видать, шибко добрый да хороший… Нешто генералы играют с ребятами?»

Суворов опять захохотал и молвил: «Когда играют, а когда и турку бьют. Бей, не робей!» — да как ахнет. С трех палок выщелкнул с городка все рюхи и сказал: «С праздничком, ребята. А ну, кто скорей до кибитки добежит? А ну, стройся! А ну, равняйсь! Бего-о-м… Марш!»

Да как почесал, да как почесал вприпрыжку. А до кибитки сажен с двести. Он всех опередил, вскочил в кибитку, тут и ребятишки подбежали. Он крикнул: «Наша взяла! И рыло в крови. Прощай, Александр Суворов! Прощайте, пузаны! Ямщик, а ну припусти лошадок!»

Из бани то и дело вместе с клубами пара вырывалось шипенье — это парильщики поддавали на раскаленную каменку водой. Ожидающие нетерпеливо зашумели:

— Эй, в бане! Скоро, нет? В дзоты, чего ли, закопались? Аль запарились?

— Они там что — мины заграждения ставят, то ли в дрейф легли?.. Эй, братва! — закричал моряк с густой татуировкой на волосатой груди и захохотал.

Двое краснокожих — долговязый и коротконогий крепыш — вырвались из темного жерла бани, как из миномета мины, и, дымясь распаренными, пахнущими березовым веником телами, счастливые и легкие, давая друг другу на бегу шлепки, с гоготом пронеслись вприскочку к речке и с разбегу ухнули в освежающую воду.

— Вот каков был генералиссимус Суворов, — проговорил рассказчик. — И я его крепко полюбил. Как выучился в деревенской школе, в семилетке, стал книжки про Суворова покупать. Как поеду в город, так что-нибудь и отхвачу: то книжку, то портрет. Есть у меня про него и большие книжки, так что я всю жизнь его знаю до тонкости, все походы его на память рассказать могу. Занятный, ох, занятный старик был и большой руки чудак. Ну, а что вояка-то он замечательный, я о том уж не говорю, вы и сами знаете. Он всех бил и ни одного поражения не претерпел. Он никого не страшился, с самим Павлом Первым в ссоре был. А пришла пора-времечко, царь-то первый ему поклонился: «Ну, дедушка, выручай».

2

Красноармеец Суворов, попав на войну, первое время чувствовал себя неважно. В боевой обстановке на него накатывало какое-то томление, робость, страх. «Неужели я такой трусище?» — задавал он себе вопрос, смущенно вспоминая своего любимого генералиссимуса. Еще с товарищами ничего, хороший товарищ во всякой беде выручить может, от хорошего товарища сила на тебя идет, спокойствие, уверенность… А вот в разведке, когда в поле один, иным часом тяжеленько становилось. Но в такие неприятные минуты он всегда мысленно обращался с трогательным душевным движением к памяти великого полководца: «Дедушка, помоги мне». И после этого, как ни странно, его силы сразу возрастали, будто он глоток живой воды хлебнул, появлялась уверенность, что он останется цел и невредим, будет победителем. Он никогда не считал себя готовым на какой-либо подвиг, напротив, он, горячий поклонник великого Суворова, с горечью думал, что ему не выдержать испытаний здесь, в огне и крови.

И вот после трех тяжелых боев он стал тверд как камень и бесстрашен. Юношеское, почти мальчишеское лицо его получило черты мужества, взгляд зеленоватых ласковых глаз стал пристальным, внимательным и волевым. Безусый рот с пухлыми губами сжимался во время боя в упрямую линию. Он весь, незаметно для себя, в какие-нибудь полгода возмужал и стал походить на закаленного в сражениях солдата, на суворовского чудо-богатыря. И сам немало дивился происшедшей в нем перемене. В начале он только и жил воспоминаниями о доме, о родных, о Фросе, на которой обещал жениться. Затем эти воспоминания тускнели, покрывались, как туманом, налетом боевых забот, а потом и совсем почти исчезли. Но разве он разлюбил мать с отцом, разве перестал скучать о Фросе? Нет, эти чувства, разумеется, гнездились в нем, но они отошли на второй план: надо всем властно возвышалась задача сегодняшнего дня. А задача эта — и сегодня, и завтра, и вплоть до самого конца: уничтожить, разгромить неприятеля, прогнать его с родной земли и начать новую, мирную жизнь.

3