Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

— Известно, от природы, — сказал красноармеец-сибиряк. — Я из сотни патронов разве что пяток промажу.

— А почему? — проговорил дедушка Никита. — Ведь мы природные звероловы, таежные охотники. Сызмальства!

— Да и сила у них, ого-го! — восторженно сказал черноглазый красноармеец. — Прямо медведи какие-то… И чего они там едят, в Сибири-то своей, на чем силу копят, этакие рослые да матерые?.

— У нас, в Сибири, сынок, воздуха сильно питательные, — подмигнул старик красноармейцу. — Питательные воздуха у нас, таежные. Ну, да сверх воздухов и пища добрая: своей убоинки сколь хошь — в хлевах овцы да свиньи с коровками, в реках — рыба, в тайге — сохатый да птица. Ешь — не хочу!

— Когда мы проводили Чуйский тракт через Алтай, от Бийска к Кош-Агачу, — сказал командир Деборин, обжигаясь горячими пельменями, — встретил я настоящего богатыря, этакого Микулу Селяниновича, и, как сейчас помню, фамилия его Волжин. Старик. Огромный, как медведь. Так он за бутылку водки пронес на себе крепкого коня. Сажен сорок пёр…

— Да неужели? — заинтересовались красноармейцы.

— Если б сам не видел, не поверил бы, — сказал командир, разжевывая пельмень. Вдруг он сморщился и выплюнул жвачку на ладонь.

— А-а-а, — заулыбался дед. — Счастливый пельмень тебе попал. Это бабы наши на каждые три сотни один такой пельмень делают, замест мяса — уголек. Значит, во всем тебе удача будет, товарищ командир.

— Спасибо, — ответил Деборин. — Обычай недурен. Ну так вот я и говорю. Подошел при мне старик Волжин к рослому белому мерину, грудь в грудь. Схватил его за передние ноги, натужился, подбросил на дыбы, а сам мырк спиной ему под брюхо, взвалил коня себе на спину, попёр. Да так через двор к воротам. Конь только кряхтит да удивляется. Мы все ахнули!

Красноармейцы головами закрутили:

— Вот так это человечище!

А дед Никита, закуривая трубочку, сказал, ласково улыбнувшись:

— Да, силачи в нашей стороне еще не вывелись. Да вот я вам без хвастовства. Я медвежатник, много медведушек-батюшек посвежевал в тайге. И вот был случай. Себя испытать хотел. Встретился с медведем один на один. Всплыл он на дыбы, матерущий, страшный, ну чисто конь, да на меня. Я рогатину насторожил, жду милого дружка. Он подшагал ко мне да как рявкнет! А я на него еще громче рявкнул. Он остановился, нюх-нюх носом да опять как рявкнет пуще прежнего. А я воззрился на него да как гаркну самó громко! Вот этак стоим да рявкаем друг на друга, пытаемся один другого устрашить. И что бы вы думали? Когда я рявкнул на медведя со всех сил, он уши поджал, опустился на четыре лапы, да ходу, ходу от меня. И понос его прошиб, кишка сдала. Вот ребята, и человека и зверя не только силой, а и страхом можно в бегство обратить. Так в аккурат и на войне. Точь-в-точь…

Старик замолк. Красноармейцы недоверчиво перемигнулись, посмеялись.

— А ну-ка, дедушка, еще чего-нибудь. Ты человек бывалый.

— Бывалый-то бывалый, — согласился дед. — И вот, ребята, имейте в виду: на войне допрежь всего на врага озлиться надо, лютость в сердце чтоб жила. Да вот вам слушайте! Как-то у нас, это еще в далекое время было, в селе съезжий праздник начался, чужих парней много понаехало. Напились, драться стали. Возле церкви на горе войнишка идет у них, пластаются стенка на стенку, человек по полсотни с каждой стороны. А мы, мужики, на завалине под рябинами сидим, разговоры разговариваем, балакаем. Глядь-поглядь: выскочил из соседней избы да шасть к нашей беседе парень пьяненький, Кешка. Силач, верзила, а в обыкновенной жизни — что твой теленок, кроткий, незлобивый. Кричит мне: «Дядя Никита, дай мне по морде со всех сил!» — «Нет, не дам, — отвечаю, — ты мне худа никакого не сделал».

А он: «Дай, тебе говорят! А то я шибко смирный, а мне беспременно озлиться надо: нешто не понимаешь — наших бьют…»

Видит, что я не в согласье, он к другому, он к третьему, — нет, никто не желает обижать его, уж очень хорош парень-то. Он к Силантию, даром, что его не любил. «Дядя Силантий, ну хоть ты дай мне в морду самосильно, в ножки поклонюсь тебе. Ну дай, ну дай, ради Христа!»

А Силантий рад, встал, развернулся, хрясь парня в ухо.

Кешка едва устоял, крикнул: «Ну, спасибо тебе, дядя Силантий, хорошего леща дал мне, спасибо!.. Теперича я в ярь вошел, теперича воевать могу!.. Всем башки сверну да на березы закину!»

Тут Кешка наш плюнул в горсть, выпучил глаза да к войнишке ходу. Всех погнал там, всех побил. Вот вам… Раскусите-ка, ребята, сказ-то мой.

— Больше чем наполовину раскусили, дедушка, — весело посмеивались красноармейцы, посматривая на белобородого Никиту.