Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

По селу, сквозь густую сутемень, еще долго раздавались басистые выкрики неуемного Андрона: «Прокормим, ядрена каша, про-око-о-рмим!» Да еще текла, не так уж складно кувыркалась песня: «Эх ты, Ваня, разудала голова…» Козлиными голосами подпевали два старика, два друга — Нил да Павел. Обнявшись, они вспотык мотались то вдоль, то поперек улицы, падали на карачки и снова подымались. Утром их нашли крепко спящими в зарослях чертополоха.

Первые два дня Иван Петров провел в полном отдыхе. Написал подробные письма: отцу на фронт, еще — госпитальному доктору.

На третий день он встал на колхозную работу: подоспело время со жнитвом и пахотой зяби. Правда, трудным делом ему заниматься было несподручно: поврежденный бок все еще давал о себе знать.

Так, в труде, прошла неделя. Клятва на горе алтайской не выходила из памяти Ивана Петрова. И стал он, несмотря на недомоганье, собираться в путь: надо на фронт поспешать, за автомат свой браться, чтобы немец не засиживался на чужих землях.

И поехал сын земли сибирской туда, где огонь, где борьба, где победа.

ГОСТЬ ИЗ СИБИРИ

Конец октября. Приближается день великого советского праздника. У костра сидят человек двадцать красноармейцев. Большинство — сибиряки, но были и вологжане, и тамбовцы, и костромичи. После упорных боев их часть отведена на отдых. Они нетерпеливо поджидают делегата из Сибири, дедушку Никиту. Он приехал с эшелоном из-под Иркутска, подарки от колхозников привез.

И вдруг раздалось с вершины «караулистого» дерева: «Идут, идут!»

Все поднялись с земли, оправили гимнастерки и шинели. На притаившуюся в лесу полянку размашисто вышел высокий дюжий старичина. За ним четверо нагруженных мешками красноармейцев. Лицо у старика веселое. Белая, будто серебряная, окладистая борода, над высоким лбом вихры густых волос, на широкой груди медаль и два Георгия. «Ишь ты, — подумали красноармейцы, — да дедушка-то, видать, вояка».

— Здорово, дружки! Здорово, ребятушки, сынки да внуки! Защитники вы наши, надежда наша, любовь наша первейшая, — и старик отвесил всем низкий поклон, коснувшись вытянутой рукой до самой до земли.

Бойцы дружно прокричали:

— Здравствуй, дедушка Никита! С приездом! Благополучно ли?

— Ха! Эвона… Да у меня, сынки, завсегда благополучно. Живи, не плошай, бей врага в хвост и в гриву, вот и во счастии будешь… Ну да еще об этом потолкуем на особицу. А вот, кажись, сам товарищ командир…

Дед Никита крепко обнял подошедшего к нему старшего лейтенанта Деборина.

— Здорово, товарищ командир, — и принялся по очереди целовать всех красноармейцев. — А отчего у меня слезы текут? — утирая глаза, говорил старик. — А от радости, сынки! Вижу, с каким усердием землю родную обороняете вы, как врага бьете. Да и в пути своем — я вить не одну тысячу верст проехал — высмотрел я, как матушка Сибирь фронту помогает. Целые горы хлеба готовит, масла самолучшего, рыбы, мяса, пимов, полушубков, всякой сряды, даже орешков кедровых вам наши девки шлют. Ведь я двенадцать вагонов пригнал на фронт. Ни-и-чего! Живы, братцы, будем и во счастии. Эй, молодцы! — крикнул он провожатым. — Развязывай-ка мешки с добром. Шевелись-копайся, в руки не давайся! Где у вас, ребята, котелок-то? Нет, этот дюже мал… Давай вон тот! — командовал дедушка Никита. — Подчерпни водички, пельмени сейчас варить учнем. Эх, добры пельмешки, со свининкой, с почечным сальцем, с перчиком. Ну, готово? Давай на костер, пущай кипят.

Расторопный дед достал из мешка пакеты с махоркой.

— Налетай, братцы, налетай! Не все сразу, по одному, да почаще, по одному, да почаще. Лови-бери-подхватывай! Сибирская махорочка… Ох, и забориста, ох, и духовита! Один курит, четверо чихают! — И, загоготав, как леший: «Го-го-го-го!» — он напевным шуточным голосом запричитал: — А ну, подходи к деду Масолбву понюхать табачку носового! Для чего же табак курить да нюхать? На гору одышка не берет, под гору спотычка не живет. Ну-ка-а-а, раз!

Разыграв эту веселую штучку и раздав бойцам табак, дед достал из другого мешка четверть водки и стакашек:

— Товарищ командир, разреши… Можно, нет?

— Можно, можно, дедушка.

И дед, приударив ладонью по четвертной бутыли, опять разыграл штучку:

— Эвот, братцы, зелено, не прокисло бы оно! Ну-ка, р-раз! А кто крякнет, тому два…

Выпили. Дед сказал, что раздача доставленных подарков будет перед праздником, после митинга. Уселись пельмени есть. Потекли разговоры.

— Да, товарищи, — молвил командир. — Я сам инженер, костромич, но мне доводилось с сибиряками и на производстве в Сибири работать, и на войне воевать. Сибиряки — прямо скажу, народ отменный! А как воины — первый сорт. Я всячески испытывал их и присмотрелся к ним. Да, дедушка Никита, сибиряки твои дорого стоят.

— Благодарствую, — ответил дед и поклонился.

— А какие таварищи чудесные, — ввязался другой красноармеец. — Он лучше сам погибнет, а товарища спасет. На моих глазах из самого лютого огня сибиряки раненых бойцов выволакивали на себе… А опять же взять, какие стрелки. Вот стрелки! Без промаху бьют. Сибиряк и ночью видит, словно кошка… От природы, что ли, это?