Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

— У нас в районе великолепное племенное хозяйство. Сто двадцать замечательных коров, — продолжал польщенный агроном. — Есть коровы без малого тонна. Дают некоторые до сорока литров жирного, густого молока. В нашем селе два сепаратора работают. У нас ледник для всего района. На сегодняшний день уже собрано около шести тонн масла. Все для фронта!

— Очень, очень приятно, — сказал Иван Петров. — Записывайте, товарищ писатель!..

10

— Тетя Дарья! Беги скорей! Сын твой приехал. Иван твой приехал. С медалью! — звенели в вечернем воздухе голоса ребят, пробегавших мимо избы родителей Ивана Петрова.

Дарья так и ахнула; она несла поросятам месиво, бросила корытце да бегом вдоль по улице, да в переулок, да вдоль дороги. За ней, суча локтями, с трудом отдирая старые ноги от земли, спешил древний дедка Нил, — не ноги его несли, а он с великим кряхтеньем волочил их за собою.

По обочинам дороги мчались детишки, а впереди них взлягивал рыжий теленок, хвост кверху, штопором, за ним с громким лаем три вислоухих собачонки.

А шустрая Параня уже крутилась возле брата. Он поднял ее на руки. Вдруг видит: мать на бегу споткнулась, плашмя упала на дороге — пыль пошла. Иван быстро к ней:

— Матушка! Родная моя! Здравствуй…

Мать повисла у него на шее, всхлипнула и заплакала. Каждый мускул худощавого лица ее трепетал и подергивался, густые, льняного цвета, волосы растрепались, платок она обронила на дороге.

— Иванушка, Иванушка, — от самой душевной глубины выдыхала она, еще крепче обнимая, еще с большей жадностью целуя сына в щеку, в лоб, в глаза.

Вот и дедка Нил подшаркал.

— Обманули меня ноги-то, не слушают. Здорово, Ванька! — и тоже запричитал, заплакал, и древнее лицо его взрябилось глубокими морщинами.

— Что же ты, матушка, иссохла так? Хвораешь, что ли? — спросил Иван, ласково поглаживая ссутулившуюся спину матери.

— Да ведь как не высохнуть, — заглядывая в глаза сына, ответила мать. — Ведь вас двое у меня — ты да батя твой. Вот ты-то жив-здоров, слава тебе господи… И при медали… Ну, поздравляю тебя, Иванушка!

— Поздравляю, поздравляю, Ванька… При медали теперь, форменно, — прошамкал и дедка Нил.

— Ну, а батя-то? — торопливо спросил встревоженный Иван.

— Да, батя, слава тебе господи, тоже живой. По письму — живой. Только письмо-то дюже долго шло. Вот и думается все… Думается и думается. Ночами не сплю, горькими плачу.

— Брось, матушка. Живы будем. И во счастии, — сказал Иван.

Полна изба народу к тете Дарье набралась. Всякой сытой снеди, медового пива принесли — выпьешь два стакана, с ног слетишь.

Расспросы посыпались: как да что, да куда ранен был? Внимательно слушали, оглаживая бороды, прищелкивая языками.

— Плохо воюете, не славно как-то, — сказал дедка Павел, приятель Нила, и затряс головой.

— Учимся воевать. Да уж и научились, — с горячностью стал возражать Иван. — Мало ли тоже у нас побед было. Не один миллион побили мы фашистов-то. Долго ли, коротко ли, а немец кровью изойдет. Тогда хоть голыми руками бери его. Вот от Москвы отогнали, у Тихвина лупку гадам задали, да мало ли! Удары по всему фронту готовятся. А уж как грянем-грянем, лови-бери-подхватывай!

— Эта немецкая кобылка востропятая, — загудели голоса, — эта саранча, все одно что комарье, — налетели облаком да с большого ума в патоку и вбякались. Xa-xa!.. Вкусно? Сладко? Тут им и карачун. Захряснут!

— Отогнать-то отогнали, это верно, — не унимались иные захмелевшие дядьки. — А вот… этакий урожай на Украине да на Кубани отхватили они, язви их в маковку.

— Да, урожая, конечно, жаль, — тихо проговорил Иван, вздохнув. И все вздохнули. — Кубань многохлебная. Да я так думаю, что урожай там наши успели снять и вывезти, а ежели не сняли, то сожгли.

Тут вылез огромный, под потолок ростом, дед Андрон, положил Ивану руку на плечо и, выпучив глаза, на всю избу закричал:

— Не кручинься, Ваня! Ежели где наш хлеб пропал, это еще с полгоря. Мы Расею одни прокормим. Прокормим!.. Да не только ее, матушку, а весь свет Сибирь наша прокормить может. Так уж ты, Ваня, не горюй!

— Верно, верно, дедушка Андрон, — загалдела застолица. — Правильно молвишь… На-ка, выпей чапурышечку…

— Прокормим! — потрясая пудовыми кулаками, еще громче стал кричать Андрон. От его громового голоса шли по избе гулы, позвякивали стекла.

Этот русский богатырь, несмотря на свои годы, был первым в колхозе работником. Кузнец и слесарь, шорник и портной, словом — мастер на все руки, а где лошадь не возьмет, дед Андрон сам впрягался в воз.

Гуляли почти целую ночь, до третьих петухов. Курлыкала гармошка, развернулись плясы. Иван Петров, потряхивая чубом, притоптывал, крутился с подружкой своей, смуглой и грудастой Любой Старостиной.