Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

Человек посмотрел направо. Там плавными линиями чертились на синем небе белоснежные, с вечными снегами, Уймонские «белки». Вечные снега! Петров много слышал о них от отца, от стариков. И вот теперь он весь в тихом очаровании. Он благословлял горный легкий ветер, что ласково обнимал его со всех сторон и шевелил льняные его кудри, он благословлял вечернее солнце, что освещало серебряные шапки далеких гор, где даже в летнюю пору бушуют снеговые бури и куда редко залетают горные орлы. Он весь обмяк душой, повернулся лицом к своей родине. «Матушка, батюшка, родимая земелька…» — шептал он, хотел еще что-то сказать, что-то важное, значительное, но слов не было. Да, да, не было у него слов… Вот ноги его подогнулись, он опустился на колени и припал лицом к земле и целовал теплый гранит скалы с благоговейным трепетом, как целовал родную мать свою при последней разлуке с нею. Глаза его стали мокрыми.

Не давая остыть сердцу, он обратил взор свой на заходящее солнце, в сторону России, в сторону фронта, в сторону Москвы, и на полный голос закричал:

— Товарищи! Эй, товарищи, братва! Эй!

И обступившие его горы прогудели: «Эй!»

— Я здесь, товарищи, на горе!.. Я, Иван Петров, воин русский, балтфлотец, сибиряк… клянусь вам, клянусь!..

И горы, словно живые, отозвались: «Клянусь».

Он короткую, но сверкающую, как молния, произнес клятву: вернуться на фронт и, ежели нужно будет, отдать жизнь свою на защиту своего отечества.

Пронизанный чувством внутреннего света, он будто на чудодейственных крыльях спустился с высокой вершины вниз. Он спустился вниз, в гущу повседневности, к дымному костру, к сутулому деду. Грустно взглянул на вершину скалы, где только что был, затем перевел взор на деда, на котелок со щербой из рыбы и тяжело вздохнул.

Он чувствовал, что в его душе накопилось много нового — мало ли он видел на поле брани: и всякую жизнь и всякую смерть, и сам был в зубах у смерти!

Нет, ему не двадцать два года, ему, пожалуй, полсотни, ежели не больше, — война многому научила, — Иван Петров другим, зрячим стал.

7

В версте от берега, в широкой долине, большое село. Надо и там побывать. Идут со стариком полями. Навстречу пожилой крестьянин на деревянной ноге, лицо скуластое, бородатое, рубаха по-сибирски — беспоясая.

— Иду да радуюсь, — говорит он, здороваясь со встречными. — Вот пшеница, вот пшеница уродилась! Гляньте-ка, солома без малого два метра вышины. А колос-то! Ха! Да нынче по полтораста пудов с гектара соберем. Это уж как пить дать, вернее верного. — Он сорвал колос, растер между ладонями, сказал: —Доходит. Эх, мои сыны, красноармейцы, довольны будут, как отпишу на фронт про урожай…

— Сколько у тебя их? Двое? — спросил старик.

— Двое осталось, это верно… Двое, — ответил одноногий и, потупясь в землю, глубоко вздохнул: — Да, да, да… Двое осталось, а третий, молодший-то, без вести пропал. Ну, стало быть, убит… Убит, убит, сердяга, сложил за нас голову, за Расеюшку…

— Может статься, в плену…

— Чего это, в плену?! Наш род не из таковских. Так полагаю, Сергунька мой ни в жизнь не сдастся в плен. Старуху-то я утешаю: в плену, мол, а сердцем-то отцовским чую: убит Сергунька. — Он опять вздохнул, отвернулся, причвыкнул носом.

Иван Петров, с интересом разглядывая мужественного калеку, спросил:

— А где ногу-то потерял? Не на войне ли?

— На войне, на войне, — оживился загрустивший человек. — На первой германской… У Брусилова-генерала в корпусе был… Вó генерал, во вояка! Ну, да и сибиряки наши, один к одному, прямо тигры. Помню, два брата Омельяновы, богатыри. Немец густо шел, так они в рукопашном бою штыками широкую улицу проложили себе: штыком подденут немца да через себя, подденут да опять через себя. Вот какие силачи! А как бой кончился, они, оба брата, на сырой земле с час сидели вроде как вне ума. Дюже шибко тряслись. И водки не пожелали пить. Еле-еле оклемались. А вскорости и мне ногу оторвало, тогда в артиллерии я был.

Иван Петров усмотрел огороженное на взлобке место, дом, сараи и за изгородями несколько комбайнов, корпуса этих «степных кораблей» были выкрашены в яркий синий цвет.

— Пойдем-ка, дед, туда, — сказал он своему спутнику.

Они простились с одноногим крестьянином и пошагали дальше. И не успели отойти десяти шагов, как услыхали:

— Стойте-ка! — Калека, поскрипывая липовой ногой, подкултыхал к ним. — А чего же вы, братцы, не спросили, каковы сыновья-то мои? Старший мой сын Константин — гвардии артиллерийский полковник, ваше высокоблагородие по-старинному. Награжден боевым орденом, и в газетах про него писали, сколь он храбр да в военном деле сведущ. А другой сын — на войне курсы кончил, лейтенант теперь. Вот, родные мои, вот. А я царской службы унтер-офицер, георгиевский крест на мне… — И он с гордостью дотронулся изогнутым большим пальцем до высокого солдатского ордена, который он успел приколоть к сибирской с широким воротом рубахе.

8

Возле комбайна работала бригада из шести девушек. Здесь была крупная машинно-тракторная станция. Девушки вопросительно уставились на подошедших.

— Здравствуйте, товарищи девушки! Очень приятно… Я — Петров, моряк.