Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

— Пиши: «А пестренькая курочка с хохолком тети Офросиньи в тую пятницу петухом закукарекала, ей потому что оттяпали голову тогда, другой раз петухом не пой!»

— Ха-ха-ха! — всхохотали колхозники.

А Дунька обиделась.

— Вот тебе и ха-ха-ха, — передразнила она старших.

Еще сообщали в письмах, что хлеба развиваются дружно, а густая рожь колосится и цветет.

Когда все укладывались под звездным небом спать, председательница сказала взволнованным голосом:

— А помните, бабоньки, что пишет нам артиллерии гвардеец Пронин? Мы, говорит, ваши письма с родины перечитываем и в одиночку и всей частью по многу раз. У других, говорит, аж слезы на глазах. Будем же, бабочки, трудиться еще усердней, чтобы снова написать бойцам хороший отчет о наших делах.

5

Ивану Петрову, как говорят в Сибири, «пофартило». На самолете, направлявшемся на Алтай за бухтарминским медом и партией живых баранов, краснофлотец прилетел в Сибирь.

И тут опять «фарт»: встретил он в городском саду, за кружкой пива, какого-то очкастого. Познакомились. Очкастый сказал ему:

— Я корреспондент местной газеты, завтра еду на реку Бухтарму, к самым верховьям. Отправляйтесь со мной, ежели интересуетесь. Алтай увидите.

Наутро Иван Петров чисто выбрился и прифрантился: опрятная фланелевая форменка, хорошо выутюженные брюки, новый, с иголочки, бушлат, бескозырка с лентами, на левой стороне груди висит медаль, на правом рукаве — красная ленточка с золотом — знак тяжелого ранения. Высок, широкоплеч, в талии тонок, прическа чубастая, волосы — как лен, глаза серые, с хитрым прищуром. Крепок Иван Петров, а щеки все еще впалые, бледные, будто обсыпанные толокном.

И вот на легковой машине они двинулись с очкастым в путь. С каким упоением Иван вдыхал полной грудью воздух широких полей с цветущими травами, хлебородных нив, хвойных лесов! И где бы он ни появлялся, он всюду был свой человек, родной и близкий. Пожилые принимали его за сына, девушки за брата, старики за внука. Обильно угощали его пахучим медом, вкусной рыбой из горных речек, густой сметаной. Живи, сколько хочешь, поправляйся. Как сказочный богатырь, он с каждым часом наливался соками жизни, мускулы его крепли, щеки розовели.

Он бродил в большом селе по базару. Богатый торг. Из Тарбогатайского района колхозники навезли много мяса, муки, меду, масла. Ну, это ли не радость!

— Да, у нас в Сибири живут пока исправно, — не без гордости сказал газетчик. — Недаром наша Сибирь считается житницей фронта, да, пожалуй, и всей страны.

«Будем сыты, будем сыты», — мысленно твердил краснофлотец, и его душу охватывало бодрое предчувствие неминуемой победы над врагом.

Берег. Немудрый мост. Речка Середчиха — бурный приток бурной Бухтармы, Они вышли с очкастым из машины, стали любоваться на сердитую речонку. Вода бьет в каменные щеки, в валуны, на порогах и шиверах вода кипит, как в котле под огнем.

К ним подошел сутулый старик.

— Вот, сынки, любуйтесь, — сказал он. — По этой речке нынешней весной мы на плотах много хлеба да всякого добра доставили в Усть-Каменогорск. А раньше-то она непроходимая была, речонка-то: на порогах валуны огромные. Веки вечные так было. А вот подошла война, народишко зашевелился, все дно от камней очистил без пороха, без динамита. И теперичь по весне смело на плотах кати. Сколько грузу сплавили по весне — страсть подумать! На лошадях возить полгода нужно было бы. А лесу на плотах гнали видимо-невидимо.

Саженях в ста направо, где берег был пониже, артель вытягивала наверх канатом бревна. А на самом яру шла стройка. Старик сказал:

— Это семье красноармейца Фетисова партийные да комсомольцы избу рубят. На прошлой неделе беда стряслась: накатилась из-за гор тучка, кэ-эк молонья осветит да гром грянет-грянет, изба-то в момент пыхом занялась. Вот и рубят новую. Потому: красноармейская семья — уваженье, значит. Наш колхоз — «Красное поле» зовется — отписал на фронт-то, Фетисову-то: так, мол, и так. У тебя избушка была, как у Бабы-Яги, на курьих ножках, а теперича пятистенок срубим. Форменно. Только старайся, Миша, немцев колотить. А как выгоним извергов из родной земли, пожалуйте, Миша, любезный наш лейтенант, домой, в домик новенький, и просим милости жениться. А срубили вам избу, дорогой наш известный нам Миша, в один день.

— Как в один день? — воскликнул Иван Петров и широко распахнул глаза.

— Ну да, в один день. Нам чикаться некогда. Сегодня с зарей фундамент заложили, а к темну — милости просим новоселье править.

Иван Петров, не дослушав старика, поспешил на стройку.

Был четвертый час дня, а стены уже подведены под крышу. Работало человек с полсотни. Два печника с подмастерьями заканчивали печные работы. Стекольщики остекляли рамы, плотники тесали стропильные «ноги».

Краснофлотец поздоровался с артелью.

— Здравствуйте, очень приятно, — проговорил он и вкратце рассказал, кто он, откуда путь держит. — А разрешите-ка мне, Ивану Петрову, совместно с вами плечи поразмять.

— К нам, к нам, Ваня, — стали зазывать девушки бравого молодчика. — Ведь ты раненый, уж мы тебе что полегче…

Четыре девушки грунтовали олифой оконные ставни и наличники.