Голос. Раз вы уверены в его лояльности, мы хотели бы, чтобы вы, для его же пользы, поговорили в ближайшие дни с ним, ну, скажем, у себя дома, на эти темы. О том, чтобы этот разговор стал нам известен, мы позаботимся сами. Раз вы уверены в его лояльности, ему будет только полезно, если и мы убедимся в этом. А вашу собственную лояльность нам докажет одно ваше «да». В этом случае у нас не будет к вам больше никаких вопросов. Так как же?
Он. Я… подумаю.
Дик. Да… Надо отдать тебе должное – ты говорил о нашем прошлом с большим достоинством: «ребячество», «я сожалею»… Неужели, когда мы с тобой были там, в Испании, ты уже заранее готовился сожалеть об этом?
Он
Штурман. Что ж, вполне возможно. Когда у человека сохранились остатки совести, он так старается, бедняга, чтобы в его памяти одно осталось, а другое исчезло…
Дик. Ты сказал им, что подумаешь. Ты подумал?
Он. Да, они потом еще три раза брали меня за горло.
Дик. И разговор состоялся?
Он. Да.
Дик. И они записали его?
Он. Думаю, что да.
Дик. И ты не предупредил Бена?
Он. Я считал, что они за мной следят, и боялся встретиться с ним заранее.
Второй пилот. А по телефону?
Он. Я боялся, что они подслушивают мой телефон.
Второй пилот. А из автомата?
Он. Я боялся, что они подслушивают его телефон.
Дик. Значит, ты так и не предупредил Бена?
Он. Я предупредил его в самую последнюю минуту, когда он уже сидел у меня. Я после первой же фразы написал ему записку.
Дик. И он не сказал ничего лишнего?
Он. Он сказал много лишнего.
Дик. Почему?
Он. Не знаю. Он получил за это два года тюрьмы.
Дик. И умер там?
Он. Да. У него был сердечный приступ, и он умер в тюремной больнице.
Второй пилот. А ты теперь лжешь, что написал ему записку! Раз он умер, можно говорить что угодно!
Он
Дик
Бен Кроу
Второй пилот. Послушайте
Бен. Он говорит правду. Он написал мне записку, что нас подслушивают.
Он. Вот видите, я говорю правду, я написал ему записку!
Бен. А ты до сих пор так и не понял? Я не хотел обращать на нее внимание. Раз муж моей сестры сам дал им согласие, чтобы они нас подслушивали, пусть слушают то, что я действительно думаю! Хотя я все же был тебе благодарен за эту записку; если помнишь, я тогда не назвал ни одного имени, кроме собственного. А своей судьбой я распорядился так, как считал нужным. И не жалею об этом. Я отказался отвечать на вопросы комиссии, но я решил: черт с ними, пусть знают, что я коммунист и не раскаиваюсь, что помогал испанцам! Пусть знают, что среди тех, кто был в Испании, не все такие трусы, как муж моей сестры!
Штурман. Ради справедливости хочу сказать вам, что он вовсе не всегда был трусом.
Дик. Это верно.
Он. Что за манера говорить обо мне как о мертвом! Словно я мертвый, а вы – живые!
Второй пилот
Бен. Не знаю. В тот день он показался мне самым настоящим трусом. Я даже удивился, как у него хватило храбрости написать хотя бы эту записку. И все же я был благодарен ему. Я даже потом, на последнем свидании с сестрой, не вдаваясь в подробности, сказал ей, что ее муж не такая уж дрянь, как многие стали думать, когда он после этих допросов так быстро пошел в гору.
Второй пилот. А ты после этого быстро пошел в гору?
Он. Да. И некоторые связывали тогда одно с другим.
Штурман. А ты сам?
Он. Я старался не связывать.
Штурман. Старался или не связывал?
Он. По правде говоря, и то и другое. Я как раз стал работать в довольно большой газете, и у меня были одна за другой несколько удачных поездок. Когда работаешь в маленькой газете, тебя не замечают. А когда в большой…
Бен
Дик. А что тебе советовала тогда Кэтрин?