Том 4. Стихотворения, не вошедшие в Собрание сочинений

Какая тяжесть!
             Тяжесть!
             Тяжесть!
Как будто в головы
Разлука наливает медь
Тебе и мне.

О, эти головы,

О, черная и золотая.
В тот вечер ветреное небо
И над тобой,
И надо мной
Подобно ворону летало.

Надолго ли?

О, нет.
По мостовым, как дикие степные кони,
Проскачет рыжая вода.

Еще быстрей и легкокрылей

Бегут по кручам дни.
Лишь самый лучший всадник
Ни разу не ослабит повода.

Но все же страшно:

Всякое бывало,
Меняли друга на подругу,
Сжимали недруга в объятьях,
Случалось, что поэт
Из громкой стихотворной славы
Шил женщине сверкающее платье...

А вдруг —

По возвращеньи
В твоей руке моя захолодает
И оборвется встречный поцелуй!
Так обрывает на гитаре
Хмельной цыган струну.
Здесь все неведомо:
Такой народ,
Такая сторона.

1922

(Анатолий Мариенгоф. Стихи и поэмы. 1922–1926. М., 1926, с. 39–40. На обл.: Новый Мариенгоф).

Рецензируя № 1 журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном», критик Л. Вас-ий ‹Л. Василевский› писал: «Очень раздражает обилие семейного материала: стихи Есенина «Прощание с Мариенгофом», интимные письма того же Есенина к тому же Мариенгофу и другим лицам. Все эти Толенька, Толики и Сашуры и пр. — провинциализм дурного тона и почти наглость» («Красная газета». Веч. вып., Пг., 1922, 4 дек., № 58).

Известен более поздний отзыв о стихотворении «Прощание с Мариенгофом». Писательница русского зарубежья Н. Н. Берберова в своей книге «Курсив мой», написанной в 60-е годы, называет это стихотворение Есенина «нежнейшим из всех его стихов» (Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. Мюнхен, 1972, с. 239–240).

Мне страшно — ведь душа проходит // Как молодость и как любовь... — Здесь перефразированы строки из стихотворения В. С. Чернявского. Об этом он сам говорит в письме к С. А. Толстой-Есениной от 5 сентября 1926 года: «Книжечка Мариенгофа ‹Воспоминания о Есенине. М., 1926›, где есть только два хороших места, в общем произвела на меня отвратительное впечатление, я таким его себе и представлял. Но есть в ней и кое-что неожиданное для меня, очень поразившее: стихи Сергея. Я уверен, что когда он писал строфу «Мне страшно» и т. д., вспомнилось ему одно из моих обращений к нему, очень давних, и он повторил его в перифразе. У меня было так:

«Не страшно

знать, что и душа проходит,Как лучшая, как всякая любовь...Что голос смерти над постелью бродит:
Себя, себя люби и славословь...

Первые две строки нашли отзвук у Сережи через четыре года после нашей разлуки, а две следующих бессознательно сказали в 1915 году о нем будущем, которого в те золотые времена я, конечно, не мог бы себе представить. До сих пор я не знал этих стихов к Мариенгофу» (ГМТ). Стихотворение Чернявского относится ко времени наиболее частых их встреч в Петрограде и датировано 1915 годом (см. об этом коммент. А. А. Козловского к воспоминаниям В. С. Чернявского. — Восп., 1, 475).

О А. Б. Мариенгофе см. также коммент. к стихотворению «Я последний поэт деревни...» в т. 1 наст. изд.

«Грубым дается радость...»

С. Есенин. Стихи (1920–24), М.-Л., 1924, с. 39–40. В разделе «Москва кабацкая».

Беловой недатированный автограф (ГЛМ); черновой автограф, ст. 9–12, с датой: «1923» (частное собрание, Москва).

Печатается по беловому автографу (ГЛМ).

Датируется по фрагменту чернового автографа.

Ю. Н. Либединский (1898–1959) вспоминает о таком разговоре с Есениным:

— Сережа, у тебя вот сказано:

Мальчик такой счастливый
И ковыряет в носу.

Ковыряй, ковыряй, мой милый,

Суй туда палец весь,
Только вот с эфтой силой
В душу свою не лезь.

Ведь слово «эфтой» — это все-таки оборот не литературный, вульгаризм.

Он оставляет мою аргументацию без всякого внимания.

— А как иначе ты скажешь? С «этою» силой? — спрашивает он, смеется, и разговор прекращается, чтобы возобновиться спустя несколько дней.

— Помнишь, ты говорил о нарушении литературных правил? — напоминает он. — Ну, а тебе известны эти строки:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв...

— Гумилев?