Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

P. S.О другом французском силлабо-тоническом эксперименте Цветаевой — о ее переводах из Пушкина — см. в статье «Вероятностная модель стиха»; см. также: R. Kemball. Puškin en francais: les poèmes traduits par Marina Cvetaeva — Essay d’analyse métrique // Cahiers du monde russe et soviétique. 1991. No. 32. P. 217–236. В. Вейдле (О поэтах и поэзии. Париж, 1973. С. 72) писал: «Цветаева невольно подменила французскую метрику русской. Для русского уха эти переводы прекрасны, но как только я перестроил свое на французский лад, я и сам заметил, что для французов они хорошо звучать не будут» — из чего еще раз видно, что система стихосложения рождается не столько из природы языка, сколько из культуры его носителей. Культура эта меняется: Цветаеву за ее силлабо-тоничность не печатали, современные французские силлабо-тонические переводы из русских поэтов спокойно печатают. Но я спросил М. Окутюрье: «Как отнеслась критика к тому, что „Спекторский“ у вас звучит 5-стопным ямбом?» — и он ответил: «Не заметила». Потому что шестьдесят лет назад основой французской стиховой культуры была строгая силлабика, а сейчас — всеядный верлибр.

СТИЛИСТИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА В ПЕРЕВОДАХ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ [130]

Когда мы читаем любое литературное произведение на его оригинальном языке, в нас всегда присутствует ощущение исторической дистанции, отделяющей нас от текста. Оно порождается прежде всего языком и стилем. Мы отличаем Сумарокова от Пушкина и Пушкина от Надсона не только и не столько по тому, что и о чем они писали, а по тем словам и оборотам, которые были возможны для одного и невозможны для другого. Обычно мы в этом не отдаем себе отчета; но попробуем себе представить, что по ошибке переплетчика в том Тургенева оказалась вплетена страница Чехова или в том Стация страница Клавдиана: мы сразу почувствуем хотя бы просто, что «что-то здесь неладно». Это скажет нам наше ощущение стиля. Я решаюсь уклониться от прямой формулировки, что такое стиль. Скажем так: стиль — это то, что обеспечивает однородность текста, то, что позволяет нам сказать: вот эта фраза — не из этого текста, потому что такое-то слово или оборот в данном стиле невозможны.

В оригинальной литературе существующее разнообразие стилей сложилось исторически, оно нам дано. В переводной литературе — дело другое: здесь разнообразие стилей нам не дано, а нами создается. Как? Вспомним, как выглядит хрестоматия по античной литературе в русских переводах: «Илиада» в переводе Гнедича, «Одиссея» — Жуковского, Гесиод и гимны — Вересаева, «Батрахомиомахия» — Альтмана, Алкей — Иванова, Сапфо — Вересаева и т. д. Можно ли, читая «Илиаду» Гнедича и «Одиссею» Жуковского, представить себе, что писал их один и тот же Гомер, и вообразить, как они у него выглядят? Никогда. Можно ли, читая русскую «Батрахомиомахию», догадаться, что она вся смонтирована из строк и фраз «Илиады» и «Одиссеи», в которые лишь подставлены другие, низкие имена и реалии? Никогда. Читатель, незнакомый с греческим языком, но способный чувствовать русский, будет оглушен небывалой архаикой Гнедича; немного опомнится на знакомой старомодности Жуковского; со скукой привычности пройдет по Вересаеву; неожиданно опять провалится в архаику ивановского Алкея и с трудом выкарабкается на прозаичную непритязательность вересаевской Сапфо. Более древние памятники кажутся более близкими, позднейшие — более далекими, одновременные — разновременными. Вот эту стилистическую чересполосицу я и позволил себе назвать: отсутствие стилистической перспективы.