Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Развитие стиха движется как маятник — то к строгости (от народной тоники к силлабо-тонике), то к вольности (от силлабо-тоники к верлибру). Когда надоест верлибр, начнется движение обратно к строгости, а в какой форме — я не прорицатель. В английской поэзии пробовали идти от верлибра к сложному силлабическому стиху, которого в Англии никогда не было; недавно в «НЛО» я прочитал образцы такого стиха и по-русски и обрадовался. Что касается времени, то оно ведь бесструктурно только в своей реальной бесконечности, а в сознании человека, которое конечно, оно тоже конечно, а стало быть, структурно. Между началом рассказа и концом рассказа лежит столько-то минут, потраченных читателем; и они даже структурно организованы — хотя бы перелистыванием страниц. Почему бы им не быть структурно организованными также и сюжетом — последовательностью действий или переживаний персонажа или персонажей? Бессюжетная, лирическая проза тоже ведь структурно организована — тематическими повторами, расположением восклицаний или многоточий и тому подобными изысканными средствами.

5. На чем держится оппозиция структурализма и постструктурализма? Не исчерпала ли себя постмодернистская парадигма? Не грешит ли постмодернизм «гносеологической гнусностью» — как современная разновидность скептического позитивизма, натянувшего на себя форму парадокса?

Со структурализмом и постструктурализмом, кажется, просто: структурализм — это наука, а постструктурализм — это искусство. Искусство занимается созданием нового, усложнением мира; наука занимается систематизацией существующего, упрощением, схематизацией мира — для того, чтобы он лучше поместился в человеческой голове. «Структуралистический роман» — словосочетание неслыханное; а «постструктуралистический роман» — каждый про себя переведет это как «постмодернистский роман», хотя, наверное, каждый вложит в эти слова разный смысл. Когда я спрашиваю, что такое постмодернизм, мне обычно отвечают: «это ощущение, что все уже сказано и остается только перекомбинировать сказанное». По-моему, ничего своеобразного в этом нет: все слова языка (и почти все словосочетания) давно придуманы, и, сколько существует словесность, она занимается именно их перекомбинациями. Своеобразным может быть отношение автора к этому занятию: серьезное, ироническое, глумливое и т. д. Но это отношение — личное дело автора, а читатель получает готовый мертвый текст и относится к нему по своему усмотрению. Даже если автор кричит в декларациях: «я не верю ни одному собственному слову», читатель вправе, в свою очередь, не верить этим декларациям. Исчерпаться постмодернизм — как и всякое направление в искусстве — может тогда, когда все его приемы станут читателю привычны и неинтересны. В том числе и парадоксы. Приевшийся парадокс — это гораздо хуже, чем гносеологически гнусный парадокс. (Конечно, если я понимаю, что такое «гносеологически гнусный».) Бернард Шоу был позитивист, изъяснялся сплошь парадоксами — и ничего, умел не надоедать.

6. Существует ли сейчас литературная жизнь, литература как органический процесс, а не лишь как круговорот бумаги? Литература как диалог, превращающий соседей по времени и языку в собеседников?

Я с сомнением отношусь к понятию «диалог». Даже когда два живых человека напрямую говорят друг с другом, мы сплошь и рядом слышим не диалог, а два нашинкованных монолога. Реплики отлетают от собеседников, как горох от двух стенок, и каждый слышит только то, что он заранее хочет слышать. Диалог через книгу — тем более. Щедрин сказал: «писатель пописывает, читатель почитывает» — такой диалог продолжается и до сих пор, и думаю даже, что он заслуживает названия органического процесса. Во всяком случае, более органического, чем двадцать лет назад, когда всем читателям директивно навязывалось одно и то же чтиво. Сейчас они по крайней мере могут выбирать. Если они выбирают не то, что хотелось бы мне или моему ближнему, — всегда ли виноват читатель? Я привык думать, что в таких случаях виноват я.

7. Как будет бытовать литература в дальнейшем? Выживет ли она в электронном эфире всеобщей компьютеризации? Насколько необходимым элементом литературного процесса служит журнал, сейчас и в будущем? Какие вместо него явятся узлы культуры?