В «Алискансе», «Роланде», «Паломничестве Карла…» ритм расплывается еще больше. Господствующий тип стиха в «Алексее» (7 + 5) составлял 50 % строк, в «Сыновьях Аймона» (6 + 6) — 56 %, в «Короновании Людовика» (6 + 6) — 28 %, в «Роланде» (5 + 6) — 15 %, в «Алискансе» (6 + 6 и 5 + 5) — 14 %, в «Паломничестве Карла» (7 + 7) — 11 %. Приходится говорить для каждого произведения уже не о ведущем типе, а о ведущей группе типов стиха: для «Коронования…» — (6 + 6), (6 + 7), (7 + 6); для «Роланда» — (5 + 6), (6 + 6), (5 + 5), (6 + 5), (6 + 7); для «Алисканса» — (6 + 6), (5 + 5), (6 + 5), (5 + 6), (5 + 4), (6 + 4); для «Паломничества…» — (7 + 7), (6 + 7), (8 + 8), (7 + 8), (8 + 7), (6 + 6). Перед нами тот же тип расшатывания, что мы видели в 10-сложнике: объем каждого полустишия — 6 (для «Алисканса» 5, для «Паломничества…» 7) слогов плюс-минус единица.
Соответственно расшатан и внутренний ритм полустиший. Из 6-сложий в составе «Роланда» только 41 % имеет ямбический ритм в первом полустишии и 56 % во втором полустишии, в «Паломничестве Карла…» только 38 % 6-сложий имеет ямбический ритм в первом полустишии и 50 % во втором полустишии (против обыкновения, строгость ритма к концу несколько усиливается).
Наконец, еще одна черта различает «Алексея» и «Сыновей Аймона», с одной стороны, и «Алисканс», «Роланда», «Паломничество…», с другой: в первых первое полустишие длиннее второго, во вторых, второе длиннее первого. Укорочение отрезка к концу — примета стихотворного ритма (в строфе последний стих чаще укорочен, чем удлинен), удлинение — примета прозаического ритма (в периоде последний колон чаще удлинен, чем укорочен: «все договорено, больше нечего сказать»). В последних трех переводах, таким образом, общий ритм прозаизирован — особенно это слышится в громоздких и подробных фразах «Паломничества…». «Коронование Людовика» с его идеальным равенством полустиший и тут занимает промежуточное положение.
«Паломничество Карла…» интересно тем, что господствующий тип полустишия в нем — 7-сложие, нетрадиционное в русской (а тем более французской) поэзии. Единственным ритмическим импульсом о нем для поэта могло быть то хореическое полустишие, которым он (по образцу Кантемира?) начинал строки в «Жизни святого Алексея». В первом полустишии хореический ритм имеют 52 % 7-сложий, во втором полустишии 42 %: «Попросите вы Гугона / одолжить мне олифант», «И усов не потеряет, / опалив их на огне» и проч. На этом ощутимом хореическом фоне 6-сложные полустишия воспринимаются как хореи с усеченными слогами, а 8-сложные полустишия — как хореи с наращенными слогами («3-сложная замена в 2-сложном размере», ритм, почти не разработанный в русской поэзии, разве что в переводной). Пример звучания 6-сложий (такой ритм — в 59 % 6-сложных начальных полустиший):
Пример звучания 8-сложий (такой ритм — в 73 % 8-сложных первых полустиший и 63 % вторых полустиший):
В другом ритмическом контексте такие 8-сложия воспринимались бы как обычные дольники на 3-сложной основе (по типу «Из-за синих волн океана Красный бык приподнял рога…»), но здесь, в преимущественно хореическом контексте, они могут восприниматься как дольники на 2-сложной основе: очень редкий в русской поэзии эксперимент. В другом месте мы высказали предположение, что образцом для таких ритмов у Мандельштама могла быть полузабытая поэма Г. Адамовича «Вологодский ангел» (1917)[215]
.