Том 6. Западня

— Да, да, просим! «Экая свинья!» — закричали все.

Вновь поднялся гвалт, Лантье был забыт. Дамы приготовили ножи и стаканы, чтобы стучать в такт припева. Все заранее смеялись, глядя на кровельщика, который стоял, молодцевато подбоченясь. Он запел хриплым старушечьим голосом:

От похмелья изнывая,
          Утром в кабачок
Я внученка посылаю:
          — Сбегай-ка, дружок!
Битый час прождав скотину,
          Что же вижу я?
Шкалик пуст наполовину —
          Экая свинья!

И дамы подхватили припев, стуча ножами среди громких раскатов смеха:

Шкалик пуст наполовину —
          Экая свинья!

Теперь уже пела вся улица Гут-д’Ор. Весь квартал горланил «Экая свинья!». Напротив прачечной столпились мальчишки из бакалейной лавки, щупленький часовщик, торговка потрохами и зеленщица; все знали эту песню и, дойдя до припева, шутки ради подталкивали друг друга в бок. Право же, вся улица была пьяна, прохожие на тротуаре шатались только от того, что вдыхали спиртные пары, вырывавшиеся из прачечной. Там, надо сознаться, здорово накачались. После первого стаканчика, выпитого за супом, компания хмелела все больше и больше. Теперь она совсем распоясалась и, чуть не лопаясь от жратвы и питья, оглушительно горланила в мутно-рыжем свете двух коптящих ламп. Раскаты этого неистового веселья покрывали грохот запоздалых экипажей. Прибежали двое полицейских, решивших, что в городе начались беспорядки, но, заметив Пуассона, с понимающим видом кивнули ему и медленно удалились, шагая бок о бок вдоль черных домов.

А Купо перешел к новому куплету:

Мы у дядюшки Тинета,
          У золотаря,
В воскресенье в Птит-Вийете
          Были, и не зря;
Ищет косточек вишневых
          В бочке, — вижу я, —
Не щадя штанишек новых,
          Внучек мой — свинья!

Тут едва не рухнули стены — такой рев раздался в теплой ночной тишине, к тому же эти горлодеры сами себе захлопали — вопить громче было уже невозможно.

Никто из собутыльников не мог потом точно припомнить, чем кончилась пирушка: разошлись, должно быть, очень поздно, на улице уже не было ни души — вот все, что у них осталось в памяти. Кажется, взявшись за руки, еще плясали вокруг стола. Воспоминание об этом терялось в желтом тумане, из которого выплывали красные рожи с ухмылкой до ушей. Под конец выпили подогретого вина, но какой-то шутник, видно, подсыпал соли в стаканы. Дети, вероятно, разделись и легли сами. Наутро г-жа Бош хвастала, будто закатила две здоровенных оплеухи мужу, застав его с угольщицей в укромном уголке. Однако Бош ничего не помнил и божился, что это враки. Зато все в один голос уверяли, будто Клеманс вела себя непристойно, — эту девку решительно нельзя приглашать в дом: она выставила напоказ все свои прелести, а под конец ее вырвало прямо на кисейные занавески. Мужчины, те хоть выходили на улицу. Лорийе и Пуассон, чувствуя, что их мутит, мигом сбегали облегчиться у колбасной лавки. Воспитанного человека всегда узнаешь: например, когда г-же Пютуа, г-же Лера и Виржини стало дурно, они попросту вышли в соседнюю комнату и сняли корсеты, а Виржини даже прилегла на минутку, чтобы предупредить неприятные последствия. Затем компания понемногу растаяла, гости исчезали один за другим, кто-то кого-то провожал, и все тонули в густом мраке улицы, а вслед за ними летели последние отголоски пьяной гульбы: шум яростной ссоры четы Лорийе, назойливое, зловещее «тру ля-ля, тру ля-ля» дедушки Брю. Жервезе показалось, что, перед тем как уйти, Гуже разрыдался, Купо пел, не закрывая рта, Лантье же, видно, оставался до самого конца; она до сих пор чувствовала на своих волосах чье-то горячее дыхание, но не могла сказать, было ли это дыхание Лантье или порыв теплого ночного ветерка.

Госпожа Лера боялась возвращаться ночью в Батиньоль — пришлось снять с кровати тюфяк, отодвинуть стол и устроить ей постель в прачечной на полу. Там она и заснула среди объедков именинного обеда. И всю ночь напролет, пока охмелевшие Купо спали беспробудным сном, соседская кошка, забравшись в комнату через открытое окно, хрустела гусиными косточками, расправляясь с остатками птицы своими мелкими острыми зубами.

VIII

В субботу на следующей неделе Купо не явился домой к обеду, он вернулся только часов в десять вечера, да и то не один, а вместе с Лантье. Оказывается, они ели вместе бараньи ножки у Тома на Монмартре.

— Не бранись, хозяйка, — сказал кровельщик. — Видишь, мы в полном порядке… Да, с ним не загуляешь, он мигом тебя одернет.