Том 6. Западня

— Хуже всего, что Нана могла их услышать, — продолжала старуха. — Всегда она спит как убитая, а тут всю ночь вскакивала и вертелась, будто на горячих углях.

Обе женщины, казалось, нисколько не были удивлены.

— Ей-ей, они снюхались с первого же дня… — прошептала г-жа Лорийе. — Ну что ж, если Купо смотрит сквозь пальцы, нам незачем вмешиваться. Но это срам для всей семьи.

— Будь я на вашем месте, мамаша, — проговорила г-жа Лера, поджимая губы, — я бы напугала ее, крикнула бы что-нибудь, например: «Вижу, все вижу!» или «Полиция!» Прислуга одного доктора слыхала от хозяина, будто в такую минуту испуг может убить женщину. Вот было бы ловко, если бы Хромуша умерла на том самом месте, где согрешила, — право, она была бы наказана по заслугам!

Вскоре вся улица узнала, что Жервеза каждую ночь ходит к Лантье. Болтая с соседками, г-жа Лорийе визжала от негодования; она жалела брата, этого дуралея, которому Хромуша без зазрения совести наставляет рога; послушать г-жу Лорийе, так она ходит в этот вертеп только ради своей несчастной матери, которой приходится жить среди такого безобразия. И вся улица обрушилась на Жервезу. Уж конечно она виновата, она сама развратила шляпника. Это сразу видно по ее глазам. Да, несмотря на пересуды, пройдоха Лантье вышел сухим из воды, а все потому, что он держался как порядочный человек, степенно разгуливал по улицам, читал газеты, был всегда любезен, предупредителен и подносил дамам цветы и конфеты. Бог мой! Мужчина что петух: от него нельзя требовать, чтобы он гнал от себя баб, которые сами вешаются ему на шею. Но для Хромуши нет оправданий, она позорит всю улицу Гут-д’Ор. И супруги Лорийе, как крестные Нана, зазывали к себе девчонку, чтобы выведать у нее кое-какие подробности. Когда они обиняком расспрашивали ее, Нана прикидывалась дурочкой и опускала длинные ресницы, чтобы скрыть лукавый огонек, вспыхивавший в ее глазах.

Несмотря на всеобщее возмущение, Жервеза жила спокойно, только казалась немного усталой и как будто сонной. Вначале она чувствовала себя настоящей дрянью, — право, она не достойна прощения, взглянуть на себя и то противно. Выйдя из спальни шляпника, она мыла руки и, намочив тряпку, до боли терла плечи, как будто старалась смыть грязь. Если в такую минуту на Купо находило желание побаловаться, она сердилась и, дрожа от холода, убегала в прачечную одеваться. Она не выносила также, чтобы Лантье прикасался к ней после того, как ее обнимал муж. Меняя мужчин, она хотела бы менять и кожу. Но мало-помалу она ко всему привыкла. Мыться каждый раз было слишком утомительно. Лень расслабляла ее, потребность счастья заставляла во всем искать хоть каплю радости, даже в неприятностях. Она была снисходительна к себе и к другим и пыталась так все уладить, чтобы никто особенно не огорчался. Если муж и любовник не ссорятся, если дома все идет своим чередом, если с утра до ночи слышатся смех и шутки, если все вокруг сыты, довольны и живут себе припеваючи, то, право, не на что жаловаться. Видно, ее вина не так уж велика, раз все уладилось: ведь дурные поступки всегда бывают наказаны. И понемногу распутство вошло у нее в привычку, теперь оно стало чем-то обыденным, как питье и еда. Стоило Купо вернуться пьяным, она шла к Лантье, что случалось по крайней мере три раза в неделю — в понедельник, среду и пятницу. Жервеза делила ночи между двумя мужчинами. Вскоре она стала уходить от мужа, даже если тот слишком громко храпел, и преспокойно отсыпалась на подушке соседа. Нельзя сказать, чтобы шляпник ей как-то особенно нравился. Нет, просто она находила, что он опрятнее Купо, лучше отдыхала в его комнате и, проведя там ночь, чувствовала себя освеженной, точно после купанья. Словом, она была похожа на кошку, которая любит спать, свернувшись клубочком на чистом белье.