Том 6. Западня

Лантье тоже не хирел. Он очень следил за собой, постоянно измерял свою талию, опасаясь, как бы не пришлось распустить или затянуть пояс: он был вполне доволен собственной персоной и не хотел ни толстеть, ни худеть. И разборчив-то он был в еде потому, что вечно прикидывал, как скажется то или иное блюдо на объеме его живота. Даже когда в доме не было денег, он требовал яичницу, котлеты, иначе говоря, что-нибудь питательное и легкое. С тех пор как Лантье делил Жервезу с мужем, он считал себя полноправным членом семейства, подбирал оставленную на столе мелочь, командовал Жервезой, ворчал, бранился и, казалось, чувствовал себя больше хозяином, чем сам Купо. Словом, в доме было теперь два хозяина. И самозваный муж, тот, что был похитрее, первый подставлял тарелку, хватал куски пожирнее и вскоре все прибрал к рукам — жену, тещу, прачечную. Да, он снимал сливки с хозяйства Купо. И даже перестал церемониться при посторонних. Нана по-прежнему была его любимицей, потому что ему нравились хорошенькие девочки. Но он все меньше заботился об Этьене; мальчики, по его мнению, должны сами устраиваться в жизни. Когда кто-нибудь приходил к кровельщику, Лантье появлялся из задней комнаты в домашних туфлях, без пиджака, с недовольным видом супруга, которого оторвали от дела; и он разговаривал с посетителем вместо Купо, уверяя, что это все равно.

Жервезе приходилось несладко с двумя этими дармоедами. Слава богу, она не жаловалась на здоровье. Она тоже растолстела. Но иметь на руках двух мужей, ухаживать за ними, ублажать их было частенько свыше ее сил. Господи, и один-то муж вытягивает из тебя все жилы, а тут их двое! Хуже всего, что эти шельмецы прекрасно спелись; никогда-то они не повздорят, а по вечерам, после ужина, балагурят да пересмеиваются, положив локти на стол, и постоянно трутся друг о дружку, как похотливые коты, — вот-вот замурлыкают от удовольствия. Возвратившись домой не в духе, они оба набрасывались на Жервезу. Так ее растак! Вали на нее, такая кобылка все свезет! Их дружба лишь крепла от того, что они вместе орали на хозяйку. И боже упаси, если она осмелится огрызнуться. В первое время, когда один ругался, она взглядом умоляла другого замолвить за нее словечко. Только ничего из этого не выходило. В конце концов она совсем присмирела и безропотно сгибала свою толстую спину, понимая, что мужчинам приятно ее изводить, — уж больно она жирная и круглая, так и катается как шар. Ругатель Купо поносил ее самыми грубыми словами. Лантье, напротив, выражался изысканно и откапывал такие словечки, которых нигде и не услышишь, но они еще больше обижали ее. К счастью, ко всему можно привыкнуть; ругань, несправедливые попреки уже ее не задевали, скользя по ее тонкой коже, как вода по клеенке. Она даже бывала довольна, когда мужчины сердились: в хорошие минуты они особенно докучали ей, все время вертелись под ногами, не давали даже чепчика выгладить спокойно. Они то и дело приставали к ней: дай им чего-нибудь вкусного, посоли, посахари, скажи «да», скажи «нет», — словом, оба требовали, чтобы их нежили и холили, как малых ребят. К концу недели Жервеза прямо валилась с ног, голова у нее шла кругом, а глаза чуть на лоб не лезли. Такая жизнь может вконец измотать женщину.

Да, Купо и Лантье изматывали ее, именно изматывали; они жгли ее, точно свечу, с обоих концов. Понятно, кровельщик был неотесан, ему не хватало образования, зато шляпник слыл человеком образованным, вернее сказать, он щеголял своей образованностью, как нечистоплотные люди щеголяют крахмальной сорочкой, надетой на грязное тело. Однажды ночью Жервеза увидела сон: она стоит на краю колодца, Купо грубо толкает ее сзади, а Лантье щекочет, чтобы она поскорее бросилась вниз. Право, точь-в-точь как в жизни. Ну и попала же она в переплет! Нет ничего мудреного, если она опускается все ниже и ниже. Соседи не правы, укоряя ее в том, что она пошла по плохой дорожке: но ее это вина, а других. Порой, когда она задумывалась над своей жизнью, ее пробирала дрожь. Потом она утешалась, убеждая себя, что дело могло обернуться еще хуже. Лучше иметь двух мужей, чем, скажем, потерять обе руки. Жервеза считала, что все это довольно обычно, — сколько женщин живут так же, как она, — и старалась даже в этом положении найти хоть немного радости. Она не питала неприязни ни к Купо, ни к Лантье, и это показывало, какой она становилась добродушной и покладистой. В театре Гэте Жервеза однажды видела пьесу, в которой какая-то мерзавка возненавидела и отравила мужа из-за любовника, и она возмутилась; такие чувства были ей непонятны. Разве не разумнее жить всем троим в добром согласии? Нет, нет, эти глупости ни к чему! Они только портят и без того нелегкую жизнь. Словом, несмотря на долги, несмотря на надвигавшуюся нищету, Жервеза была бы вполне спокойна и довольна, если бы кровельщик и шляпник не так помыкали ею и меньше ее бранили.