Том 6. Западня

К осени, увы, дела пошли еще хуже. Лантье уверял, будто худеет, и вечно ходил повесив нос. Он фыркал на все, брезгливо морщился при виде вареного картофеля: от этого месива, по его словам, у него бывает резь в животе. Из-за всяких пустяков вспыхивали ссоры, и все трое ожесточенно попрекали друг друга бедами, свалившимися им на голову; помириться же было не так просто, и часто они расходились спать по своим углам с надутыми рожами. Когда не хватает корма, ослы ведь лягаются, правда? Лантье чуял недоброе; он выходил из себя, понимая, что прачечная прогорела, в доме пусто и близок день, когда ему придется сматывать удочки и подыскивать в другом месте стол и кров. А он так обжился здесь, так привык: все только и делали, что ублажали его. Настоящая земля обетованная, нигде ему не будет лучше. Разумеется, нельзя лопать за четверых и думать, что лакомые куски так и не убавятся. Лантье следовало бы злиться на свое собственное брюхо: что там ни говори, он сам проел прачечную Жервезы. Но ему это и в голову не приходило; он сердился на других за то, что в первые же два года они все умудрились пустить по ветру. Право, они недостаточно бережливы. И он орал, что Жервеза совсем не умеет хозяйничать. Черт возьми, что ж теперь будет? Друзья подводят его как раз в ту минуту, когда у него наклевывается превосходное место на фабрике — шесть тысяч франков жалованья! С такими деньгами они все зажили бы припеваючи.

Как-то раз, в декабре, им пришлось пообедать вприглядку. Корки хлеба и той не было. Лантье, очень мрачный, в последнее время с утра уходил из дому и слонялся по улицам в поисках уютного уголка, где можно всласть полакомиться. Иной раз он часами сидел у печки и о чем-то размышлял. Потом он вдруг воспылал нежностью к Пуассонам. Он уже не посмеивался над полицейским, не называл его Баденге и даже готов был согласиться, что император славный малый. Особенно же он расхваливал Виржини: она женщина толковая и прекрасно сумела бы вести дело, будь у нее собственное заведение. Он обхаживал их обоих, это бросалось в глаза. Порой можно было подумать, что он хочет перейти к ним на полный пансион. Но у него была не голова, а потайной ларчик, такого пройдоху не сразу раскусишь. Как-то Виржини сказала Лантье, что ей хотелось бы открыть лавочку, и он вьюном вился вокруг нее, уверяя, что это превосходная мысль. Да, г-жа Пуассон прямо создана для торговли — видная, приветливая, деятельная. Все пойдет у нее как по маслу. И деньги у них есть, ведь тетка уже давно оставила им наследство. Виржини совершенно права: много ли заработаешь шитьем платьев? Гораздо лучше иметь собственное дело. И Лантье приводил в пример торговок, которые богатеют на глазах, — взять хотя бы зеленщицу на углу или хозяйку посудной лавки с внешних бульваров; время сейчас самое подходящее, все раскупается, даже всякая заваль. Но Виржини колебалась: ей хотелось снять помещение где-нибудь поблизости, в том же квартале. Теперь Лантье частенько отводил ее в сторону и подолгу беседовал с ней вполголоса. Казалось, он что-то усиленно втолковывает Виржини, и она уже соглашается и как будто поручает ему действовать. У них завелся какой-то секрет, они что-то замышляли, и это чувствовалось во всем — в намеках, многозначительных взглядах, рукопожатиях. И, жуя сухой хлеб вместе с супругами Купо, шляпник исподтишка наблюдал за обоими; он вновь стал очень разговорчив и оглушал их своими вечными жалобами. Окружающая нищета постоянно мозолила глаза Жервезе, так как шляпник без умолку говорил о ней. Он не о себе беспокоится, боже сохрани! Он готов подохнуть с голоду вместе с друзьями. Но надо же быть благоразумным и отдать себе ясный отчет, в какое положение они попали. Одним только лавочникам — булочнику, угольщику, бакалейщику и другим — они должны не меньше пятисот франков. Да и за квартиру не плачено за полгода — вот еще двести пятьдесят; домохозяин Мареско даже грозится выселить их, если до конца года долг не будет погашен. Наконец все вещи перекочевали в ломбард — скреби не скреби, а барахла даже на три франка не наберешь; разве что гвозди остались в стенах, зато гвоздей будет не меньше двух фунтов, по три су за фунт. Жервеза, обескураженная, подавленная суммой долга, сердилась и стучала кулаками по столу или плакала как дура. Однажды вечером она закричала вне себя:

— Завтра же сбегу отсюда!.. Только меня и видели… Лучше спать под забором, чем жить в вечном страхе.

— Гораздо разумнее передать кому-нибудь контракт, если найдется желающий… — ввернул Лантье. — Раз уж вы решили отказаться от прачечной.

— Хоть сейчас, хоть сию минуту!.. — сказала она возбужденно. — Только бы развязаться с ней!