Том 6. Западня

Теперь Нана была уже работницей и получала сорок су в мастерской г-жи Титревиль на Каирской улице, куда поступила ученицей. Супруги Купо не хотели брать ее оттуда — дочка находилась там под присмотром г-жи Лера, которая десять лет служила у г-жи Титревиль старшей мастерицей. Утром, взглянув на часы с кукушкой, мать замечала время, и Нана уходила одна, как пай-девочка, в своем узеньком и коротеньком черном платьице, из которого успела вырасти; г-жа Лера должна была следить, в котором часу она является к г-же Титревиль, и сообщать об этом Жервезе. Нана давалось двадцать минут на дорогу от улицы Гут-д’Ор до мастерской — ведь у этих попрыгуний-девчонок ноги резвые! Если Нана и не опаздывала, то прибегала такая красная, такая запыхавшаяся, что было ясно: девчонка домчалась за десять минут, а остальное время где-то ротозейничала. Однако чаще всего она приходила на семь-восемь минут позже других цветочниц и до вечера подлизывалась к тетке, смотря на нее умоляющими глазами: авось та пожалеет ее и ничего не скажет матери. Г-жа Лера, которая сочувствовала молодежи, лгала родителям Нана, а племяннице читала бесконечные нотации, говоря о своей ответственности и об опасностях, которые подстерегают девушку на парижских улицах. Боже мой, как к ней самой приставали в молодые годы! И тетка не спускала с Нана своих острых глазок, в которых светилось нездоровое любопытство; она была сама не своя при мысли, что ей надо блюсти невинность этой бедной кошечки.

— Понимаешь, ты должна мне все говорить, — повторяла она. — Я слишком добра к тебе, кошечка… Ведь случись с тобой беда, мне останется только броситься в Сену… Прошу тебя, если мужчины станут заговаривать с тобой, рассказывай мне все, слово в слово… Ну скажи правду, к тебе еще никто не приставал? Поклянись в этом!

Слушая тетку, Нана смеялась, и у нее задорно подергивались губы. Нет-нет, мужчины не заговаривают с ней — она слишком быстро ходит по улице. Да и к тому же им нечего ей сказать. Что у нее с ними общего? И она прикидывалась глупенькой: ну да, она опоздала, потому что рассматривала картинки в витринах или провожала Полину, которая рассказывает много забавных историй. Если ей не верят, пусть последят: она даже не переходит на ту сторону улицы и мчится галопом, да так быстро, что обгоняет всех других работниц. Однако г-жа Лера застала ее как-то на улице Пти-Карро с тремя такими же вертихвостками: девчонки стояли, задрав голову, и смеялись, глядя на мужчину, который брился у открытого окна. Тут Нана с жаром поклялась, что она как раз шла в булочную купить маленький хлебец.

— О, не беспокойтесь, я присматриваю за ней, — говорила долговязая вдова супругам Купо. — Я головой отвечаю за Нана. Пусть только какой-нибудь подлец посмеет ущипнуть ее, он будет иметь дело со мной.

Цветочная мастерская г-жи Титревиль помещалась на антресолях. Это была большая комната, середину которой занимал огромный стол на козлах. Вдоль голых стен, покрытых грязно-серыми дырявыми обоями, стояли этажерки, а на них под толстым слоем пыли валялись старые картонки, какие-то свертки и вышедшие из моды образцы цветов. На потолке чернел большой закопченный круг от газовой лампы. Два широких окна выходили на улицу, и работницы, не вставая из-за стола, могли видеть вереницу прохожих на противоположном тротуаре.

Желая служить примером, г-жа Лера всегда приходила первая. Затем четверть часа подряд дверь беспрестанно хлопала, пропуская одну за другой молоденьких цветочниц; они влетали в мастерскую потные, растрепанные от быстрой ходьбы. Как-то утром, в июле, Нана пришла последняя, что, впрочем, было в ее привычках.

— Эх, не плохо бы иметь собственный экипаж! — воскликнула она.

И, не снимая черной шляпки, которую она называла «каскеткой» и без конца переделывала, девочка подбежала к окну и, высунувшись, огляделась по сторонам.

— Что ты там высматриваешь? — подозрительно спросила г-жа Лера. — Разве тебя провожал отец?

— Ну что вы! — спокойно ответила Нана. — Я ничего не высматриваю… Гляжу, какая погода, уж очень душно. В такую жару и захворать недолго, особенно если приходится бегать высунув язык.

Несмотря на ранний час, нечем было дышать. Девушки опустили жалюзи и посматривали в щелки, что делается на улице; наконец они придвинулись к столу, во главе которого восседала старшая мастерица. Перед каждой из восьми цветочниц стоял горшочек с клеем, лежали щипчики, пинцеты и инструмент для гофрировки. На столе были разбросаны мотки проволоки, катушки, вата, зеленая и коричневая бумага, листочки и лепестки, вырезанные из шелка, атласа и бархата. А посреди стола в высоком графине торчал увядший букетик — еще вчера его купила за два су одна из цветочниц и целый день носила, приколов к платью.

— Представьте себе, — сказала хорошенькая брюнетка Леони, гофрируя лепестки розы, — наша бедная Каролина совсем извелась со своим парнем, знаете, с тем, что поджидал ее каждый вечер.

Нана, разрезавшая на узкие полоски зеленый лист бумаги, воскликнула:

— Еще бы, черт подери, он лезет под юбку первой встречной!