Том 6. Западня

Но она не вернулась. На следующий день, протрезвившись, родители подрались, обвиняя друг друга в бегстве Нана. Да, теперь она уже далеко, ее не догонишь! Надо бы, как говорится, насыпать ей соли на хвост, иначе, пожалуй, не поймаешь. Этот удар окончательно сразил Жервезу. Она ясно чувствовала, хотя и отупела от водки, что падение Нана, которая, понятно, пойдет теперь по рукам, лишило ее последней опоры в жизни: она осталась одна, нет у нее больше дочери, с которой приходилось бы считаться, — остается только катиться вниз. Да, эта гадина унесла в своем грязном подоле последние крохи ее порядочности. И Жервеза пьянствовала три дня подряд, в бешенстве сжимая кулаки и осыпая проклятиями эту продажную тварь. Купо обегал все внешние бульвары, заглядывая под шляпку каждой встречной потаскушке, а затем успокоился и снова покуривал свою трубку, невозмутимый, как праведник. Порой, выскочив из-за стола, он воздевал руки к небу, потрясал ножом и вопил, что его опозорили, но потом садился на место и спокойно доедал суп.

В доме, где жили Купо, бегство Нана никого не удивило: девушки постоянно улетали оттуда, как чижи из открытой клетки. Зато Лорийе злорадствовали. Недаром они говорили, что девчонка им еще покажет, родители узнают почем фунт лиха. Этого и следовало ожидать: все цветочницы сбиваются с пути. Боши и Пуассоны тоже посмеивались и с особым пылом восхваляли женскую добродетель. Один Лантье не без лукавства защищал Нана. Спору нет, заявлял он своим назидательным тоном, девушка, убегающая из дому, попирает все божеские и человеческие законы, но — черт возьми! — добавлял он с загоревшимся взглядом, плутовка слишком мила, не может же она всю молодость провести в нищете.

— Знаете новость? — спросила однажды г-жа Лорийе, сидя в привратницкой, где вся компания пила кофе. — Хромуша продала свою дочь, это ясно, как божий день… Да, продала, и у меня есть доказательства!.. Помните пожилого господина, которого мы постоянно встречали на лестнице? Он уже тогда ходил к матери и заранее платил ей за дочку. Это же бросалось в глаза! А вчера их видели вместе в Амбигю — красотку и ее хрыча… честное слово! Понятное дело, к нему-то она и убежала.

За чашкой кофе происшествие обсудили со всех сторон. Ну что ж, это вполне возможно, случаются вещи и похуже. В конце концов даже самые почтенные люди в квартале стали говорить, что Жервеза продала свою дочь.

Жервеза теперь перебивалась кое-как и была равнодушна решительно ко всему. Если б ее обозвали на улице воровкой, она и то бы не обернулась. Вот уже месяц, как г-жа Фоконье выгнала ее, чтобы избавиться от лишних неприятностей. С тех пор Жервеза переменила восемь мест; не пробыв и трех дней в какой-нибудь прачечной, она получала расчет, так как работала из рук вон плохо, стала небрежной, неряшливой и до того отупела, что потеряла всякую сноровку. Наконец, понимая, что она разучилась гладить, Жервеза нанялась стирать поденно в прачечную на Новой улице. Возиться в мыльной воде, оттирать чужую грязь, делать самую тяжелую, но зато простую работу — ну что ж, это была еще одна ступенька вниз к окончательному падению. По правде сказать, такая работа ее не красила. Выйдя из прачечной грязная, мокрая, посиневшая, она напоминала паршивую собачонку. И все же, несмотря на нищету, она все толстела, а хромать стала так сильно, что с ней рядом уже нельзя было идти: казалось, она вот-вот собьет спутника с ног.