Том 6. Западня

Наступил долгожданный понедельник. Теперь, когда у Жервезы было четырнадцать приглашенных, она боялась, что не сумеет всех разместить. Вот почему она решила принять гостей в прачечной и с раннего утра старательно вымерила комнату, чтобы знать, как лучше все устроить. Затем пришлось отнести белье в спальню и разобрать огромный гладильный стол; крышку его поставили на другие козлы, и получился стол, вполне подходящий для пирушки. Но в самый разгар приготовлений явилась заказчица и устроила скандал: ей обещали выгладить белье к пятнице, а оно все еще не готово, это просто издевательство, она требует свое белье сию же минуту. Тогда Жервеза извинилась и стала врать ей прямо в глаза: все это случилось не по ее вине, она занята уборкой, а работницы придут только завтра; и она успокоила клиентку, пообещав заняться ее бельем в первую очередь. Но как только та вышла за дверь, Жервеза разразилась бранью. Право, если вечно угождать заказчикам, то некогда будет ни пить, ни есть — всю жизнь загубишь ради их прекрасных глаз! В конце концов она же не каторжная! Пусть к ней явится сам турецкий султан и попросит выгладить воротничок, она и за сто тысяч франков не станет этого делать: нынче ее именины, и она ни за что не возьмется за утюг — настало и для нее время повеселиться.

Все утро ушло на покупки. Жервеза трижды выходила из дому и возвращалась нагруженная, как мул. Но когда она собралась идти за вином, оказалось, что не хватает денег. Конечно, она может взять вино в долг, но все равно нельзя остаться без гроша: в такой день бывают всякие непредвиденные расходы. И, усевшись в задней комнате, Жервеза и мамаша Купо подсчитали, что им нужно еще не менее двадцати франков; тут они принялись сокрушаться. Где же добыть эти четыре монеты по сто су? Мамаша Купо, которая когда-то жила в прислугах у плохонькой актрисы из театра Батиньоль, первая заговорила о ломбарде. Жервеза вздохнула с облегчением и даже рассмеялась. Какая же она дура! Совсем забыла об этом. Она мигом завернула свое черное шелковое платье в полотенце и заколола сверху булавками, затем спрятала сверток под передник мамаши Купо и велела старушке нести его, прижав к животу, чтобы соседи ничего не заметили. И Жервеза вышла на порог посмотреть, не увяжется ли кто-нибудь за свекровью. Но не успела та дойти до лавки угольщика, как Жервеза окликнула ее:

— Мамаша! Мамаша!

Она зазвала ее обратно в прачечную, сняла с пальца обручальное кольцо и сказала:

— Возьмите еще и кольцо. Больше денег получим.

А когда мамаша Купо принесла двадцать пять франков, Жервеза готова была плясать от радости. Теперь она закажет к жаркому полдюжины вина в запечатанных бутылках. Лорийе будут посрамлены.

В семействе Купо уже две недели мечтали о том, чтобы посрамить Лорийе. Эти скареды стоят друг друга, прямо сказать — два сапога пара! Когда у них есть лакомый кусок, они запираются у себя в комнате и лопают его тайком, точно краденое. Да еще завешивают окно одеялом, чтобы не видно было света и соседи думали, будто они спят. Понятно, никто к ним не заходит, и они едят вдвоем, спешат набить брюхо втихомолку и даже боятся слово громко сказать. А на другой день они не смеют выбросить кости в помойное ведро: вдруг люди узнают, что у них было на обед; г-жа Лорийе отправляется на другой конец улицы и кидает объедки в сточную канаву. Как-то утром Жервеза застала ее врасплох: г-жа Лорийе вытряхивала туда корзинку, полную устричных раковин. Ну нет, уж эти сквалыги никогда никого не угостят, да и хитрят-то они только от жадности: хотят прикинуться бедняками. Ладно, они получат хороший урок, им покажут, что не все такие злыдни, как они. Жервеза охотно поставила бы стол посреди улицы и угощала всех встречных и поперечных. Ведь деньги существуют не для того, чтобы лежать да покрываться плесенью. Монеты хороши только новенькие, когда они горят на солнышке. Жервеза вовсе не походила на Лорийе: она умела показать товар лицом, и когда у нее бывало двадцать су, все думали, что их целых сорок.

Мамаша Купо и Жервеза начали накрывать на стол с трех часов и при этом всячески поносили Лорийе. Они задернули витрину широкими занавесками, но так как погода стояла жаркая, дверь в прачечную держали открытой, и всем прохожим был виден обеденный стол. Что бы на него ни ставили — графин, бутылку или солонку, — все делалось с тайным умыслом, с намерением уязвить Лорийе. Да и посадить их решили так, чтобы ошарашить супругов великолепием сервировки, а для них самих приберегли лучшие приборы: обе женщины прекрасно знали, что вид фарфоровых тарелок доконает Лорийе.

— Нет, нет, мамаша! — крикнула Жервеза. — Не кладите им этих салфеток! У меня есть две другие из настоящего полотна.

— Вот это дело, — заметила старуха, — Лорийе лопнут от зависти, ей-богу.

Они еще раз оглядели белоснежную скатерть, все четырнадцать приборов и улыбнулись друг другу, пыжась от гордости. Стол возвышался посреди прачечной как алтарь.