Том 7. Книга 2. Дополнения к 1–7 томам. Рукою Есенина. Деловые бумаги. Афиши и программы вечеров

Демьян Бедный попросил к телефону дежурного по милиции т. Ардарова, а затем того гражданина, что пригласил поэтов в милицию, и сказал им:

— Я этим прохвостам не заступник. Поступайте по закону!

Оказалось, что в какой-то пивной, подготовляясь к юбилейному заседанию советских поэтов, Есенин, Орешин, Клычков и Ганин вели милый разговор о жидовской власти, о засилии жидов, называя достаточно известные имена. Сидевший за соседним столом гражданин <М. В. Родкин; см. о его роли в этом деле коммент. к № I-32 наст. раздела> возмутился и потребовал составления протокола. Одному милиционеру не удалось свести поэтический квартет в милицию. Потребовался второй милиционер...».

Сам же гражданин М. В. Родкин, давая показания в Московском губернском политотделе ГПУ, куда затем перевели поэтов из милиции, заявил по поводу происшедшего инцидента следующее: «Рядом со мною сидели четверо прилично одетых молодых граждан и пили пиво. Судя по возбужденному их состоянию и по несдержанному поведению, я понял, что они сидят здесь довольно долго и что они до некоторой степени находятся под влиянием выпитого пива <...> Они вели между собою разговор о советской власти. Но ввиду того, что в это время играл оркестр, до моего слуха доходили отдельные слова, из которых я, однако, смог заключить, что двое из этих граждан не только нелояльно относятся к соввласти, но определенно враждебно. <...> Один из этих четырех граждан в это время встал со своего места и приблизительно на 1 минуту куда-то вышел. Возвращаясь на свое место и проходя мимо моего стула, я инстинктивно почувствовал, что он обратил на меня особое внимание. <...> Двое из них сразу перешли на тему о жидах, указывая на то, что во всех бедствиях и страданиях “Нашей России” виноваты жиды. Указывалось на то, что против засилья жидов необходимы особые меры как погромы и массовые избиения. Видя, что я им не отвечаю и что я стараюсь от них отворачиваться, желая избегнуть столкновения, они громче стали шуметь и ругать “паршивых жидов”. <...> Затем эти же двое граждан говорили о том, что в существовании черной биржи виноваты те же жиды-биржевики, которых поддерживают “их Троцкий и Каменев”. Такое оскорбление вождей русской революции меня до глубины души возмутил<о> и я решил об этом заявить в отделение милиции для составления протокола. Я обратился к ближайшему постовому милиционеру с просьбой отправить этих четырех граждан в отделение милиции. Но они оказали сопротивление и при задержании начали скандалить и угрожать мне побоями, говоря при этом, что паршивый жид не имеет права задерживать таких знаменитых литераторов, как мы. Милиционер попросил меня вызвать еще одного милиционера на помощь и когда последний явился, задержанные последовали в отделение милиции. <...>

Должен отметить, что, когда указанные граждане сначала ругали “жидов”, высказывали свою ненависть к последним, я как еврей абсолютно не чувствовал себя оскорбленным, ибо для меня стало ясно, что предо мной сидят убежденные, “культурные” антисемиты и “истинно-русские люди”, и у меня не возникало никакого намерения так или иначе реагировать на оскорбления “жидов”. Но когда они с неслыханной наглостью и цинизмом позволили себе оскорблять вождей русской революции, я понял, что это такие интеллигенты и “литераторы”, которые сознательно стараются при удобном случае дискредитировать и подорвать авторитет советской власти и ее вождей, и я решил об этом сообщить в отд. милиции для привлечения их к ответственности» (журн. «Север», Петрозаводск, 1993, № 10, с. 126–128, в статье А. Г. Белоконя «“Дело четырех поэтов”», с исправлениями по автографу — ЦА ФСБ РФ, дело № 14827, л. 25–26; сверено Ю. Б. Юшкиным).

Л. С. Сосновский на основе этих рассуждений дал свою интерпретацию происшедшего, сознательно раздвинув рамки «милицейской истории»: «Лично меня саморазоблачение наших поэтических “попутчиков” очень мало поразило. Я думаю, что если поскрести еще кое-кого из “попутчиков”, то под советской шкурой обнаружится далеко не советское естество.

Очень интересно узнать, какие же литературные двери откроются перед этими советскими альфонсами после их выхода из милиции и как велико долготерпение тех, кто с “попутчиками” этого сорта безуспешно возится в стремлении их переделать».

В статье «Братья-писатели» Сосновский, почти дословно повторив написанное в «Испорченном празднике», добавил следующее: «Могу сказать наверняка, что через несколько дней мы прочтем в белогвардейских заграничных газетах сочувственные слова по адресу “уличенных жидами мальчиков”...» (газ. «Последние новости», Пг., 1923, 3 дек., № 52).

Придав всему происшедшему политический аспект, Сосновский использовал инцидент для групповой борьбы; дальнейшие газетные материалы, посвященные «делу четырех поэтов», были выдержаны в тоне, заданном критиком.

Анонимная заметка в «Рабочей Москве» (1923, 22 нояб., № 262) имела заголовок «Что у трезвого “попутчика” на уме...». В ней обрисовалась событийная канва в том же духе и стиле, что и в статьях Сосновского, а далее делались соответствующие выводы: