Том 7. Критика и публицистика

Стр. 52. — Альфиери. (Исп.)

Стр. 53. — шедевр. (Франц.)

Стр. 56. — Безупречный сонет один стоит длинной поэмы. (Франц.)

Стр. 57. — Все жанры хороши, кроме скучного. (Франц.)

Стр. 57. — одинаково хороши. (Франц.)

Стр. 57. — Морально я остался плотским, но плотски я сделался моральным. (Франц.)

Стр. 58. — Мои правнуки будут мне обязаны этой сенью. (Франц.)

Стр. 58. — Тайные общества — дипломатия народов. (Франц.)

Стр. 66. — И почтительно целует плиты твоих храмов. (Франц.)

Стр. 66. — корова. (Франц.)

Стр. 67. — Данте, Мильтон.

Стр. 67. — Словцо, украшенное двумя рифмами. (Франц.)

Стр. 69. — «Чайльд-Гарольд». (Англ.)

Стр. 70. — о поклонники! (Латин.)

Стр. 73. — Данте (великий отец наш Алигиери). (Итал.)

Стр. 75. — «Конституционная» (газета), «Ежедневная» (газета). (Франц.)

Стр. 75. — Он говорит и делает лишь то, что ему предписывают и т. д. (Франц.)

Стр. 76. — Вальполь. (Англ.)

Стр. 78. — (без инверсии). (Латин.)

Стр. 78. — безразлично. (Франц.)

Стр. 81. — пресыщенные. (Франц.)

Стр. 81. — Вордсворт, Кольридж. (Англ.)

Стр. 84. — с любовью. (Итал.)

Стр. 86. — Возможен ли такой гнев в душах ученых мужей! (Латин.)

Стр. 86. — без гнева и пристрастья. (Латин.).

Стр. 94. — блестящими оборотами мысли. (Итал.)

Стр. 101. — джентльмена. (Англ.)

Стр. 102. — в духе Генриха IV. (Франц.)

Стр. 102. — денди, щеголь. (Англ.)

Стр. 102. — госпожи Кампан. (Франц.)

Стр. 102 — «Время». (Англ.) «Газета прений» (Франц.)

Стр. 102. — госпожа Сталь. (Франц.)

Стр. 109. — модных повестей. (Англ.)

Стр. 135. — Заключение прекрасное и достойное вступления. (Франц.)

Стр. 141. — по произволу переписчика. (Латин.)

Стр. 142. — Сударыня-лиса, быть может вам поверят… (Франц.)

Стр. 143. — и ты, Брут! (Латин.)

Стр. 149. — завистники. (Латин.)

Стр. 152. — тысяча извинений. (Франц.)

Стр. 155. — Семь в руке… девять… Проклятие… девять и семь… девять и семь… девять. (Франц.)

Стр. 156. — взять. (Франц.)

Стр. 160–163. — Вот моя трагедия, раз уж вы непременно хотите ее, но я требую, чтобы прежде прочтения вы пробежали последний том Карамзина. Она полна славных шуток и тонких намеков на историю того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их — это Sine qua non [290].

По примеру Шекспира я ограничился развернутым изображением эпохи и исторических лиц, не стремясь к сценическим эффектам, к романтическому пафосу и т. п. Стиль трагедии смешанный. Он площадной и низкий там, где мне приходилось выводить людей простых и грубых, — что касается грубых непристойностей, не обращайте на них внимания: это писалось наскоро и исчезнет при первой же переписке. Меня прельщала мысль о трагедии без любовной интриги. Но, не говоря уже о том, что любовь весьма подходит к романическому и страстному характеру моего авантюриста, я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычный характер. У Карамзина он лишь бегло очерчен. Но. конечно, это была странная красавица. У нее была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьяненная несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим, деля то отвратительное ложе жида, то палатку казака, всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведет переговоры с польским королем как коронованная особа с равным себе, и жалко кончает свое столь бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну сцену, но я еще вернусь к ней, если бог продлит мою жизнь. Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька, как говорила кузина г-жи Любомирской.

Гаврила Пушкин — один из моих предков, я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и в особенности как заговорщик. Это он и Плещеев своей неслыханной дерзостью обеспечили успех Самозванца. Затем я снова нашел его в Москве в числе семи начальников, защищавших ее в 1612 году, потом в 1616 году, заседающим в Думе рядом с Козьмой Мининым, потом воеводой в Нижнем, потом среди выборных людей, венчавших на царство Романова, потом послом. Он был всем, чем угодно, даже поджигателем, как это доказывается грамотою, которую я нашел в Погорелом Городище — городе, который он сжег (в наказание за что-то), подобно проконсулам Национального Конвента.