Том 7. Звездные дневники Ийона Тихого. Из воспоминаний Ийона Тихого

Разговор не клеился и на следующий день, потому что река на протяжении двадцати миль служила границей между Лямблией и Гурундувайю и пограничные посты обоих государств время от времени обстреливали нас, к снастью, не слишком метко. Крокодилы куда-то исчезли, хотя я предпочел бы их общество этим инцидентам. У Донды были заготовлены флаги Лямблии и Гурундувайю, которыми мы размахивали перед солдатами, но река здесь течет крутыми извивами, и пару раз мы махнули не тем флагом— пришлось ложиться на дно пироги, причем от пуль пострадал багаж профессора...

Больше всего ему портил настроение журнал «Природа», которому он был обязан репутацией шарлатана. Но, благодаря давлению на Форин Оффис со стороны посольства Лямблии, Донда все же был приглашен на всемирный кибернетический конгресс в Оксфорде.

Профессор огласил там реферат о законе Донды. Как известно, изобретатель перцептрона Розенблатт выдвинул тезис, что чем больше перцептрон, тем меньше он нуждается в обучении при распознавании геометрических фи-гур. Правило Розенблатта гласит: бесконечно большой перцептрон вообще не нуждается в обучении— он все знает сразу. Донда пошел в противоположном направлении и открыл свой закон. То, что маленький компьютер может сделать, имея большую программу, большой компьютер сделает, имея малую; отсюда логический вывод: бесконечно большая программа может действовать самостоятельно, то есть без всякого компьютера.

И что же вышло? Аудитория встретила эту идею издевательским свистом. Куда только подевались свойственные ученым сдержанность и хорошие манеры? «Природа» писала, что, если верить Довде, каждое бесконечно длинное заклинание должно реализоваться. Таким образом, профессора обвинили в том, что чистую воду точной науки он смешал с идеалистической мутью. С тех пор его стали называть «пророком кибернетического Абсолюта».

Окончательно подкосило Донду выступление доцента Боху Вамогу из Кулахари, который тоже оказался в Оксфорде, потому что был зятем министра культуры, и представил работу под названием: «Камень как движущий фактор европейской мысли».

В этой работе речь шла о том, что составной частью в фамилиях людей, которые сделали переломные открытия, часто является слово «камень»; это видно, к примеру, из фамилии величайшего физика (ЭйнШТЕЙН), великого философа (ВитгенИГГЕЙН), великого кинорежиссера (ЭйзенШТЕЙН), театрального деятеля (ФельзенШТЕЙН). В той же мере это касается писательницы Гертруды СТАЙН и философа Рудольфа ШТЕЙНера. Из биологии Богу Вамогу привел пример основоположника гормонального омоложения ШТЕЙНаха и, наконец, не преминул добавить, что Вамогу по-лямблийски значит не более не менее как «камень всех камней».

Поскольку он всюду ссылался на Донду и свою каменную генеалогию называл «сварнетически имманентной составляющей сказуемого «быть камнем», «Природа» в очередной заметке представила его и профессора в виде двух сумасшедших близнецов.

Я слушал рассказ об этом в душном тумане на разливе Бамбези, отвлекаясь для того, чтобы стукать по головам особенно нахальных крокодилов, которые надкусывали торчащие из тюков рукописи профессора и забавлялись, раскачивая лодку. Меня одолевали сомнения. Если Донда занимал в Лямблии такое прочное положение, то почему теперь тайком бежал из страны? К чему он в действительности стремился и чего достиг? Если он не верил в магию и насмехался над Богу Вамогу, то почему он проклинал крокодилов вместо того, чтобы взять винтовку (только в Гурундувайю он объяснил мне, что этого не позволяла ему его буддийская вера)? Мне было трудно тогда добиться от него правды. Именно поэтому, то есть из любопытства, я принял предложение Донды стать его ассистентом в Гурундувайском университете. Из-за прискорбной истории с консервным заводом у меня не было желания возвращаться в Европу. Я предпочитал ждать, пока этот инцидент забудется. В наше время это происходит быстро, все новые и новые события вытесняют вчерашние сенсации. Хотя впоследствии я и пережил немало трудных моментов, я не жалею об этом решении, принятом в мгновение ока, а когда пирога наконец заскрежетала носом об гурундувайский берег Бамбези, я выпрыгнул первым и подал руку профессору; в этом рукопожатии, в котором соединились наши ладони, было нечто символи-. ческое, ибо с тех пор наши судьбы стали нераздельны.

Гурундувайю— государство в три раза больше, чем Лямблия. Быструю индустриализацию здесь, как это часто бывает в Африке, сопровождала коррупция. Но к тому времени, когда мы прибыли в страну, ее механизм уже почти перестал действовать. Взятки брали все, но никаких услуг взамен уже не предоставляли. Правда, не дав взятку, можно было оказаться избитым. Мы сначала не могли понять, почему промышленность, торговля и администрация все еще продолжали функционировать.