Том 7. Звездные дневники Ийона Тихого. Из воспоминаний Ийона Тихого

— Какое там чудо!— усмехнулся он.— Я вижу, ты действительно поверил в бредни, которые послужили мне материалом. Никакого чуда. За критической точкой произойдет цепная реакция. Obiit animus, natus est atomus[67]. Информация исчезает, поскольку превращается в материю.

— Как это— в материю?— изумился я.

— Материя, энергия и информация являются тремя проявлениями массы, — терпеливо объяснял Донда, — и могут взаимно превращаться согласно законам сохранения. Ничто не проходит даром — так устроен мир. Материя превращается в энергию, энергия и материя нужны для создания информации, а информация может снова обратиться в материю, но только при определенных условиях. Перейдя критическую массу, она исчезает, как будто ее ветром сдуло. Это и есть барьер Донды, граница прироста знаний... Конечно, их можно накапливать и дальше, но только уже в разрежении. Каждая цивилизация, которая до этого не додумается, сама попадает в ловушку. Чем больше она соберет знаний, тем дальше откатится к невежеству, к пустоте,— не странно ли? А знаешь, как близко мы подошли к этому порогу? Если прирост информации будет продолжаться такими же темпами, то через два года произойдет...

— Что? Взрыв?

— Где там! Самое большее— ничтожная вспышка, которая и мухи не повредит. Там, где находились миллиарды битов, останется горстка атомов. Пожар цепной реакции обежит весь мир со скоростью света, опустошая все блоки памяти компьютеров, и везде, где плотность информации превышает миллион битов на кубический миллиметр, останется соответствующее количество протонов — и пустота.

— Но надо же предостеречь, сообщить...

— Разумеется. Я уже сделал это. Но безрезультатно.

— Почему? Неужели уже поздно?

— Нет, попросту мне никто не поверит. Такое сообщение должно исходить от авторитета, а я ведь— шут и мошенник. В мошенничестве я мог бы оправдаться, а вот от шутовства мне не избавиться никогда. В конце концов— не стану врать— я даже не попытаюсь от него отделаться. В Штаты я послал официальное сообщение, а в «Природу» вот эту телеграмму. — Он подал мне черновик: «Cognovi naturam rerum. Lord’s countdown made the world. Truly yours Donda»[68].

Увидев, что я замер, профессор ехидно усмехнулся:

— Ты плохо обо мне подумал! Дорогой мой, я ведь тоже человек и плачу им добром за зло. Депеша содержит важный смысл, но они ее бросят в корзину или высмеют. Это моя месть. Не понимаешь? Тебе известна самая модная теория возникновения космоса — Big Bang Theory[69]. Как возник Космос? В результате взрыва! Что взорвалось? Что вдруг материализовалось? Вот тебе божественный рецепт: считать от бесконечности до нуля. Когда Бог досчитал до нуля, информация материализовалась взрывным путем— согласно формуле эквивалентности. Так воплотилось Слово, взорвавшись туманностями, звездами, — из информации возник Космос.

— Вы на самом деле так думаете, профессор?

— Доказать этого нельзя, но, во всяком случае, это не противоречит закону Донды. Не думаю, чтобы это был именно Бог, однако кто-то это сделал на предыдущем этапе, может быть, группа цивилизаций, которые взорвались вместе, как созвездие Сверхновых. А теперь — наша очередь. Компьютеризация свернет голову цивилизации, хотя сделает это вполне деликатно...

Я понимал возбужденное состояние профессора, но словам его не мог поверить. Мне казалось, что он ослеплен желанием отомстить за все предыдущие унижения. Увы, он оказался прав. Однако взять хотя бы эту депешу— ведь он сам способствовал непризнанию своего открытия.

У меня немеет рука и кончается глина, однако я должен писать дальше. В общем футурологическом шуме никто не обратил внимания на слова Донды. «Природа» промолчала, написали о нем только «Панч» и бульварная пресса. Одна-две газеты опубликовали фрагменты его предостережения; но научный мир даже ухом не повел. Это не умещалось в моей голове. Когда я понял, что мир стоит перед катастрофой, а наши призывы воспринимаются как крики того пастуха из басни, который слишком часто кричал «волки», я однажды ночью не удержался от горьких слов. Я упрекнул профессора в том, что он сам надел шутовскую маску, компрометируя свои исследования шаманским фасадом. Он выслушал меня с жалкой, дрожащей в углах рта усмешкой, которая не сходила с его лица. Может быть, это был просто нервный тик.