Том 9. Братья Карамазовы I-III

Из персонажей повестей и романов Достоевского 1850-1860-х годов, генетически в той или иной мере связанных с персонажами «Братьев Карамазовых», особенно важны Алеша Валковский (в «Униженных и оскорбленных») и князь Мышкин как прообраз Алеши Карамазова, Ежевикин, Фома Фомич Опискин (в «Селе Степанчикове и его обитателях») и Лебедев (в «Идиоте») как предшественники Федора Павловича, Ипполит Терентьев (в «Идиоте») как вариант характерного для Достоевского типа «мыслителя» и «бунтаря», идейно-психологически наиболее родственный Ивану Карамазову; Коля Иволгин (там же) — как ближайший предшественник Коли Красоткина. Сближает «Идиота» с «Братьями Карамазовыми» и мотив соперничества героинь — гордой «барышни» и «содержанки», а также намеченный в черновых материалах к «Идиоту» мотив группы «детей», окружающих главного героя и воспитываемых им.

В образе лакея Видоплясова из «Села Степанчикова» и в особенности в характеристике «лакея, дворового», который, нося «фрак, белый официантский галстух и лакейские перчатки», «презирает» на этом основании народ, во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе» (1861) Достоевским запечатлены и некоторые из черт той «лакейской» психологии, позднейшим законченным воплощением которой в его творчестве стал Смердяков.

В «Идиоте» (ч. IV, гл. VII) была впервые высказана Достоевским (устами князя Мышкина) та оценка основной идеи «римского католицизма» как идеи «всемирной государственной власти церкви», идеи, являющейся прямым продолжением духа Римской империи и противоположностью учению Христа, которая получила развитие в позднейших многочисленных высказываниях на эту тему в «Гражданине» 1873 г. и в «Дневнике писателя» 1876–1877 гг., подготовивших главу «Великий инквизитор» (см. об этом ниже).

Новый этап в истории формирования будущей проблематики и отдельных звеньев фабулы «Карамазовых» — конец 1860-х — начало 1870-х годов. В это время в планах романических циклов «Атеизм» и «Житие великого грешника» складывается сохраненный в «Карамазовых» общий замысел будущего романа-эпопеи, состоящего из нескольких частей, посвященных отдельным этапам духовного созревания главного героя — «грешника». Намечаются и некоторые из тех общих очертаний его биографии, которые явились зерном истории Алексея Карамазова — юность, проведенная в качестве послушника в монастыре, близкое общение в эти годы с выдающимся по уму и нравственным качествам монахом-наставником, в беседах с которым закладывается фундамент религиозно-нравственного мировоззрения героя (Тихон, позже — Зосима), скитания в «миру», сложные, завязавшиеся в детские годы отношения с «Хроменькой» (отдаленный прообраз не только Хромоножки в «Бесах», но и будущей Лизы Хохлаковой), страстные споры о религии и «атеизме», потеря религиозной веры и новое ее обретение и т. д. (см. планы «Жития великого грешника» и «Романа о Князе и Ростовщике», а также примечания к ним — наст. изд. Т. 10). В «Бесах» в психологической «триаде» — Ставрогин, Верховенский и Федька Каторжный — предвосхищена аналогичная триада: Иван Карамазов, «черт» и Смердяков. В обоих случаях первый из трех названных персонажей — «свободный» мыслитель, наслаждающийся сознанием своей этической свободы и готовый допустить благоприятное для него по своим последствиям преступление (в первом случае — убийство Хромоножки, во втором — Федора Павловича), если оно совершится без его участия; второй — его сниженный, рассудочный и пошлый «двойник» с чертами «буржуазности» и моральной нечистоплотности; третий — реальный физический убийца, исполнитель чужой воли, лишенный совести, а потому спокойно берущий на себя практическое осуществление того, от чего отшатываются теоретики имморализма Ставрогин и Иван.

Существенная веха творческой предыстории одного из центральных эпизодов «Братьев Карамазовых» — работа над главой III второй части романа «Бесы» (1871). Здесь в журнальной редакции Ставрогин рассказывал Даше о «бесе», который его посещает: «Я опять его видел <…> Сначала здесь, в углу, вот тут, у самого шкафа, а потом он сидел все рядом со мной, всю ночь, до и после моего выхода из дому <…> Вчера он был глуп и дерзок. Это тупой семинарист, самодовольство шестидесятых годов, лакейство мысли, лакейство среды, души, развития, с полным убеждением в непобедимости своей красоты… ничего не могло быть гаже. Я злился, что мой собственный бес мог явиться в такой дрянной маске. Никогда еще он так не приходил <…> Я знаю, что это я сам в разных видах, двоюсь и говорю сам с собой. Но все-таки он очень злится; ему ужасно хочется быть самостоятельным бесом и чтоб я в него уверовал в самом деле. Он смеялся вчера и уверял, что атеизм тому не мешает» (XII, 141). В дефинитивном тексте приведенный рассказ Ставрогина опущен и лишь в заключительной части диалога между героем и Дашей оставлены слова: «О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся» (наст. изд. Т. 7. С. 278). Здесь намечена конструкция одной из центральных глав «Братьев Карамазовых”, главы о «черте».[37]